Однако спустя два месяца между двумя писателями и сотрудниками теперь уже двух разных отделов «Радио Свобода» (в Мюнхене и Нью-Йорке) Хомяковым и Газдановым начинается настоящее идейно-нравственное и профессиональное противостояние. Суть его в том, что Газданов оказался в роли цензора для некоторых радиопередач и некоторых конкретных текстов, созданных в Нью-Йорке. Хомяков выразил свое раздражение и непонимание сразу в нескольких письмах по нарастающей, так как «письма-инструкции» с указаниями и «придирками» от Газданова продолжали следовать.
Первый раз Хомяков строго, но как бы между прочим предостерегает Газданова «от возможности „впадения“ в административный восторг»: «Тут у нас тоже „живые люди“… и надо ли их цукать еще дополнительно?»[163]
Газданов возражает почти мгновенно и очень основательно, предъявляя претензии нью-йоркской редакции как старший, более компетентный, более образованный сотрудник, не оставляя камня на камне: все нью-йоркские тексты «просто невозможны», Закутин[164] – «такой писатель, как Вы балерина»; «Тамара»[165] говорит о Галине Николаевой и Ефиме Зозуле[166]: а «кому нужна эта захолустная хреновина?»; Завалишин[167], посмевший написать о Набокове, сфабриковал «малограмотную халтуру». «Так что Вы на меня напрасно гневаетесь, – заключает свой перечень Газданов. – Такое впечатление, что все это написано не в Нью-Йорке, а в Конотопе»[168].Такого разгрома Хомяков не потерпел и дал Газданову решительный отпор буквально через несколько дней (скорость обращения писем поистине восхищает в наш век интернета и развитой техники)[169]
. Его письмо от 22 октября 1967 года превратилось в отповедь Газданову: