Фермуар последней фрейлины

Она нагнулась резко, и перед глазами тут же заплясали крупные красные мухи, а в ушах тяжело бухнуло, как в полдень из пушки у Петропавловки.

— Настя? — послышался в трубке слабый старушечий голос. — Настюша, это ты?

— Я, — сказала Настя, — здравствуйте, Евдокия Михайловна.

Евдокия Михайловна, или тетя Дуся, была коллегой ее бабушки по театру и подругой. Настю она знала с детства, Настя много времени проводила в ее костюмерной, играя с красивыми лоскутками, там и шить научилась. Куклы у нее всегда были хорошо одеты. После смерти бабушки тетя Дуся звонила редко, не хотела видно навязываться, но Настя встречала ее в театре.

Когда два года назад она развелась с мужем, то решила изменить свою жизнь. Без малейших раздумий она уволилась из фирмы, где сидела за компьютером и учитывала неинтересные товары, и по рекомендации той же Евдокии Михайловны поступила в театр помощником костюмера. Тетя Дуся тогда как раз уходила на пенсию — совсем отказало зрение, вот и сделали ей на прощание щедрый подарок — взяли на ее место Настю. Бабушку-то в театре уже мало кто помнил, хотя шли еще ею оформленные спектакли.

— Настя! — Евдокия Михайловна, как многие пожилые люди, говорила по телефону преувеличенно громко. — Понимаешь, приходил ко мне один человек, интересовался твоей бабушкой.

— Какой человек? — Настя прижала телефон к уху.

— Представился корреспондентом газеты, сказал, что пишет о ней статью! Но, понимаешь, как-то он мне не понравился, скользкий какой-то, опасный…

— Нахамил вам, что ли?

— Да нет, тут серьезнее и как-то непонятно. По телефону долго рассказывать. Ты сегодня в театре будешь? Я тоже приду, поговорим.

Настя хотела сказать, что в театр сегодня не пойдет, вообще никуда не пойдет, ей нужно себя привести если не в порядок, то хоть в относительно приличный вид, чтобы люди не пугались. Но Евдокия Михайловна, как будто услышав ее мысли, повторила:

— Девочка моя, приходи обязательно, нам срочно нужно поговорить, это серьезно. И никого не пускай в квартиру, когда одна. Я через два часа буду ждать тебя в костюмерной, там нам никто не помешает.

— Хорошо, я приду, — вздохнула Настя.

«Холодную примочку на нос, — подумала она, глядя на себя в зеркало с отвращением, — а на глаза компрессы из отвара ромашки. Накраситься посильнее… Да нет, не поможет».

Настя, как обычно, вошла в театр со служебного входа.

Сразу за дверью сидела вахтерша Сима. Полное имя вахтерши было Семирамида, таким именем ее наградили родители, обладавшие богатым воображением, но своего роскошного имени она стеснялась и отзывалась на простецкую Симу. Обычно Сима вязала на посту какие-то пинетки или носочки для своих многочисленных внуков, но на этот раз вязания у нее в руках не было, а был большой мятый клетчатый платок, в который она шумно сморкалась. И глаза у Симы были красные, как у мартовского кролика.

— Что случилось, Сима? — сочувственно спросила Настя.

Но вахтерша ей не ответила, она только трагически взмахнула рукой, уткнулась лицом в платок и разразилась бурными рыданиями.

«Насмотрелась в театре трагедий! — подумала Настя. — Лучше бы вязала!»

Она прошла мимо рыдающей вахтерши и повернула в полутемный коридор, который вел к костюмерному цеху. Тут навстречу ей попалась Люся Коровкина, ассистент осветителя. Люся шмыгала носом, и глаза у нее тоже были красные. Настя хотела спросить у нее, что стряслось в театре, но Люся, завидев ее, метнулась в сторону и скрылась в темном ответвлении коридора.

Настя пожала плечами и пошла дальше.

И тут она увидела театрального пожарного дядю Ваню Свиридова.

Слава богу, он не шмыгал носом, и глаза у него были обычного цвета — цвета практичной шаровой краски. Да и то сказать — плачущий пожарный — это фантастика, причем совершенно ненаучная.

— Дядя Ваня! — обратилась к нему Настя. — Что у нас стряслось? Что-то все, кого не встречу, рыдают…

— Так жалко ж ее! — вздохнул пожарник. — Столько лет уж тут… привыкли ж!

И он взглянул на Настю с каким-то преувеличенным сочувствием. Что тоже не очень характерно для пожарных. Не потому, что они более черствые и бессердечные, чем прочие люди, а потому, что они навидались всякого.

— Кого жалко? — переспросила Настя. — К кому привыкли? Кто сколько лет?

— Так знакомая ж твоя… — протянул пожарный неуверенно, — тетя Дуся…

— Что? Что такое с тетей Дусей? — испуганно вскрикнула Настя.

Дядя Ваня воровато оглянулся, высматривая пути отхода, но отступать ему было некуда, сзади была глухая стена.

— Да в чем дело? — повторяла Настя, надвигаясь на пожарного и приготовившись уже схватить его за лацканы пиджака и трясти, пока не объяснит толком. — Скажет мне уже кто-нибудь, что с ней случилось?

— Упала, должно быть… — лепетал пожарный, уклоняясь от Настиных рук. — Споткнулась, должно быть…

— Споткнулась? Упала? Шейку бедра сломала, что ли? — Настя вспомнила главный тети Дусин страх — перелом шейки бедра.

— Если б, — вздохнул пожарник. — Если б шейку бедра, это бы полбеды. Так она свою шейку сломала, в общем, насмерть…

Настя охнула.