Фестиваль

– Прекратите смеяться! Я вам запрещаю хохотать! Будете визжать от счастья в Лефортове. Экие мерзавцы… Канделябров, если сейчас же не удалишь отсюда все хохотунов с хохотуньями, я сниматься не буду.

– Конечно, конечно, – запричитал Валерий Пименович. – Какие проблемы… Ну-ка, все лишние – пошли вон отсюда!

Карлович не унимался:

– А этот, а этот… Вон стоит придурок с бородой… Его тоже вон! Я видел – он тоже хихикал. А какая у него мерзкая улыбка, я бы даже сказал – мерзопакостная.

– Кто, вот этот? – У Канделяброва зашевелились бакенбарды. – Казимир Карлович, его нельзя выгнать, это оператор…

– А мое какое дело? Пойди найди другого. Ты – постановщик, ты и должен думать обо всем.

Валерий решил схитрить:

– Я – старый кусок пронафталининного сюртука – должен думать обо всем во время съемочного процесса – это верно. Как правильно и точно сказано! А вы, Казимир Карлович, думаете обо всем и всех в глобальном масштабе, в масштабе земного шара.

– Ну и что? – Довольный Златопольский вперил в режиссера свой немигающий взгляд.

– Как это что? Понимая это, мы должны всячески беречь вас… – Канделябров начал переминаться с ноги на ногу, что обычно означало крайнюю озабоченность.

Наконец вождь на время сменил гнев не милость:

– Ладно, оставляй своего оператора, но только пусть он хорошо снимает. Во второй раз я его выгонять не буду, мои ребятки просто вышвырнут его за борт – пусть поплавает в холодной водичке.

Уточнив последние детали у режиссера, артисты приготовились, Канделябров крикнул сакраментальное «Мотор!», и съемка пошла своим чередом.

Леонид Буровой, играющий генерала секретных служб, состроив на лице язвительную гримасу, в циничной форме начал отчитывать своего подчиненного по сценарию полковника Добермана. Эммануил изображал раскаяние, причем довольно удачно:

– В провале операции виноват не только я, хотя я готов признать, что некоторые мои действия были не до конца продуманными.

– Кто еще?

– Буровой полез в карман брюк и достал оттуда огромный пистолет с глушителем.

– Вы, товарищ генерал. – Доберман расстегнул две пиджачных пуговицы и продемонстрировал собеседнику висевший под мышкой небольшой автомат израильского производства.

– УЗИ?

– Он.

– Хорошо, я должен подумать. – Буровой с брезгливостью швырнул пистолет за борт.

В этот момент в кадре в капитанской милицейской форме появился Златопольский:

– Ни с места! Руки за голову! Одно движение – и буду стрелять!

Артист Буровой сделал как раз одно движение, артист Доберман – даже целых два. Согласно сценарию, Карлович начал давить на спусковой крючок, но выстрелов почему-то не последовало.

– А-а, чтоб вас… – Вождь, экономя пленку и собственное время, решил, дабы не загубить уже отснятые кадры мизансцены, импровизировать на свой страх и риск, жестами призывая своих партнеров-актеров к тому же.

Он еще раз нажал на курок, как в далеком детстве, с помощью резкого выпускания воздуха изо рта попытался сымитировать звук выстрела.

Буровой с Доберманом переглянулись.

– Детский сад какой-то… – не специально сказал Доберман.

– Да, хренатень получается, – вырвалось у Бурового.

– Стоп! – истерично закричал режиссер-постановщик, на что вождь МППР моментально отреагировал:

– Никаких стопов! Продолжаем, продолжаем. Актеры, говорите свой текст.

Канделябров в качестве протеста в негодовании бросил мегафон на пол, на площадке наступила гнетущая тишина.

Последние несколько лет, пока он общался со Златопольским, Валентина Николаевича Финакова все время переполняла фанатичная преданность этому человеку, самому умному и талантливому, по его мнению, на свете. До общения с Карловичем Валентин Николаевич презирал всех людей без исключения; после знакомства презирал их всех еще сильнее, но уже имея у себя в сердце одно-единственное исключение – высокий образец, к достоинствам которого стремиться было абсолютно бесполезно, а следовать его указаниям – обычным человеческим счастьем, поэтому, услышав противоречие в тоне и словах вождя и последнем поступке Канделяброва, он ни секунды не колебался, а по-простому подскочив к нему в один прыжок, стукнул Валерия Пименовича между испуганных огромных глазищ.

Пока ассистентки с многочисленным отрядом двойников приводили Канделяброва в чувство, Буровой с Доберманом мучительно размышляли над дилеммой: покидать или нет странное место съемок.

– Слушай, Эммануил, следующими можем быть мы с тобой. Наш главный герой сегодня, по-моему, не в духе.

– Это еще мягко сказано.

– Смотри, смотри… Его человек избил постановщика, а вождю в результате этого безобразия для успокоения принесли коньяк.

– Вообще-то, я бы от него сейчас тоже не отказался.

– А ты и не откажешься, потому что тебе его никто не предложит. Вот он, «совок» – страна дураков.

Карлович между тем отхлебнул из огромного фужера и спокойно оценил создавшуюся ситуацию:

– Мне и моим людям иногда приходится обижать кого-то, и я думаю, что это необходимо.

Молоденькая ассистентка Канделяброва не выдержала:

– Вы хотите сказать, что других вариантов, кроме как «накатить в лоб», при решении спорных вопросов не существует?