Фестиваль

– Иногда существуют, иногда – нет, – спокойно парировал вождь.

– Вы, Казимир Карлович, – венчурный человек!

Финаков уже поучаствовал сегодня в конкретном деле, Махрюткин – еще нет, поэтому он быстро подскочил к девушке и грозно предупредил:

– Еще раз назовешь, стерва, нашего босса каким-нибудь мерзким непонятным словом – получишь и ты!

Образованный Златопольский вяло улыбнулся:

– Нет-нет, Михалыч, отстань от нее. Здесь все нормально, девушка просто имела в виду тот факт, что я – человек рискованный, любящий опасность.

– Я понимаю, шеф. И тоже знаю значение этого слова, но к чему подобные намеки? Мы, по-моему, здесь и находимся для того, чтобы исключить по отношению к вам любую, даже теоретическую возможность словесного или какого-либо другого противостояния.

– Вне всякого сомнения – ты абсолютно прав, но девушку обижать я тебе все равно запрещаю, она очень хорошенькая. Милая, – Златопольский перевел взгляд на ассистентку, – у вас есть в наличии французская косметика?

– Ну, положим.

– Отвечай четко, когда тебя спрашивают! – взорвался Карлович. – А то: «положим – предположим»… Это я на тебя могу положить. С прибором… А ты на меня – нет.

– Хорошо, у меня есть французская косметика.

– Вот это другой разговор. Так вот, ты ею лучше сегодня вечером подкрась свою очаровательную мордашку и позвони мне вот по этому телефону… – Лидер мануал-партократов достал из кармана свою визитку и протянул девушке.

Канделяброва тем временем за руки за ноги оттащили в каюту.

– Ну вот, опять заминка, опять перерыв, – недовольным тоном произнес Махрюткин.

– Пусть нас тогда кто-нибудь развлекает, – предложил Финаков. – Тут же у них карлик был. Пусть песню споет какую-нибудь жалостливую или стихотворение Лермонтова расскажет.

– А почему обязательно – Лермонтова?

– Я его люблю больше всего. Особенно мне нравится про парус и про узника. Который в темнице сырой…

– Так это же Пушкин!

– А какая вообщем-то разница? Александр Сергеевич, Михаил Юрьевич или Казимир Карлович…

Пришедший в себя режиссер-постановщик, стоя у зеркала и ощупывая огромную шишку у себя на лбу, в неистовстве шипел сквозь зубы:

– Ну, козлы вонючие…Я вам устрою… Дайте только срок…

Когда через полчаса Златопольский поинтересовался о его здоровье, то услышал в ответ странную фразу, произнесенную бородатым оператором:

– А Валерий Пименович, как только оклемался, срочно уехал в прокуратуру – заявление об избиении писать.

– Что?! – закричал Финаков. – В какую это еще прокуратуру? Какое еще такое заявление? Ну-ка, скажите мне, дражайшие, кто видел, как здесь кого-нибудь били?

– Я не видел, – из-за спины лидера МППР появилось улыбающееся лицо Сергея Сергеевича Флюсова.

– И что вы не видели? – Финаков вытащил дрожащими пальцами сигарету из пачки.

– Да ничего не видел. И вообще, я думаю, что на нашем замечательном корабле ни у кого и в мыслях никогда ничего подобного не было. Мало того, я готов официально заявить: наш талантливый режиссер пришел на съемки абсолютно пьяным, в результате чего упал, слегка повредив при этом свой сократовский лоб. Я правильно излагаю, Казимир Карлович?

– Исключительно правильно, – согласился вождь. – Да вон и актеры наши ведущие подтвердят.

– А какой с нас спрос? – удивился Леонид Буровой. – У меня, например, зрение – минус восемь, а у Добермана – плюс четырнадцать.

– Плюс шестнадцать, – поправил его Эммануил и расхохотался.

– Тащите сюда коньяк! – приказал Златопольский. – Добавим к их восьми и четырнадцати еще сорок французских градусов!

Буровой оказался приятно удивлен:

– А что, нам тоже дадут заморского напитка?

– А как же.

– В таком случае я не то что ничего не видел и не слышал – меня здесь вообще никогда не было.

– И меня.

– И меня тоже.

Последними от всего отказались бородатый оператор вместе с девушкой-ассистенткой:

– Жаль, но я вообще не знаю, кто такой Канделябров. А ты, Наталья?

– Я – такая же, как и все: не хуже и не лучше. – девушка поцеловала бородача в заросшую щеку и мило рассмеялась.

Канделябров примчался в прокуратуру и, сразу потребовав, чтобы его принял самый главный, уселся писать заявление. Напротив него сидел дежурный прокурор с усталым лицом и с помощью многократного перекладывания различных предметов на столе делал вид, что работает. У него было грубое, опухшее от пьянства лицо, и вообще – государев человек со своей замызганной рубашкой и с оторванной верхней пуговицей пиджака производил впечатление человека, уже достигшего крайней точки морального разложения.

– На кого писать изволите, товарищ?

– Да на всех сразу, включая и вас, – огрызнулся телеведущий, закрывая, как в школе, от пропитого взгляда собеседника левой рукой уже написанное. Закончив, он встал с шатающегося стула и нервно спросил: – Куда мне теперь идти?

– Никуда идти вам абсолютно не нужно. Товарищ.

– Я вам не товарищ.

– В таком случае я вам – тоже. А свою бумагу вы должны сначала продемонстрировать мне лично.

Канделябров двинулся в направлении кабинета руководителя районной прокуратуры. Дежурный вспылил:

– Вы что, русский язык не понимаете? Я же вам все предельно ясно объяснил!