Февраль - кривые дороги

Впервые Настя собиралась на литературный кружок в редакцию точно на пытку: там сегодня, по словам тетки Дарьи, будет и Тонечка с мужем.

— Ба, ба, а ты-то здесь зачем? — вместо приветствия обратилась Настя к Антонине, ничем не выдав своих чувств. Голос ее был наполнен искренним недоумением, в глазах насмешка.

— Я? Я для общего развития... — пролепетала Тоня под устремленными на нее взглядами литкружковцев, сама понимая, что получилось глупо.

— А, ну тогда сиди, развивайся!

Беглым взором Настя заметила, что на Антонине накручено что-то черное, кружевное, дорогое и красивое. Однако черт с ней, лучше не смотреть. Побольше выдержки и безразличия. Вон вокруг нее сколько друзей — это ли не поддержка!

Володя Ивлев раздобыл Насте из кабинета редактора мягкое кресло: его торжественно пронесли на руках, будто трон.

Словно вездесущий дух, Володя Ивлев угадывал в этот вечер все Настины желания. Потом незаметно он отозвал Федора на минутку в другую комнату.

— Вот что, ты мог бы понять, ты не лишен проницательности... Ну, зачем, спрашивается, притащился со своей половиной? Настя Воронцова такая девушка, такая девушка...

У Владимира дрожал и срывался голос, но он не стеснялся своего волнения.

— Напрасно тебя некоторые литкружковцы считают за порядочного человека, — продолжал он.

— Я слушаю, валяй дальше, — проговорил Коптев, сосредоточенно вертя ключ на пальце.

«Нет, я на грани... Я могу двинуть ему по смазливой роже!» — зло подумал Владимир, но, всмотревшись в понурый, мрачный вид Коптева, тихо свистнул.

— Федор, ты что? — удивленно спросил он.

— А то... что бы вы обо мне ни думали, что бы ни говорили, я сам себя наказал куда похлеще! — раздраженно отвечал Коптев. — И будь другом, не станем говорить об этом!

С того самого дня, когда Настя, однажды сойдя с трамвая напротив дома, увидела прогуливающихся под руку двух людей, с которыми ей меньше всего хотелось бы встречаться, она поняла, как это тяжело жить с ними под одной крышей, с вечной угрозой столкнуться лицом к лицу.

Спускаясь к себе по лестнице, Настя лихорадочно стала думать о том, как обезопасить себя от нежеланных встреч? Уж не попроситься ли жить в общежитие? Стыдно признаться, но это было так: Настю временами тяготило Мариино сострадание, которая все видела и понимала. По своей деликатности сестра ни единым словом не встревожила Настю, зато отводила душу с Михаилом.

— Дешевка парень, прельстился нарядными юбками... Да он Настиного мизинца не достоин! — как-то говорила она ему, не догадываясь, что сестре все хорошо слышно в кухне.

...Сколько же ей, Насте, придется страдать, мучиться, цепенеть от боли? И писать в дневнике о своей тоске-кручине. Ни на что другое она не была сейчас способна: недоконченный очерк, начатый рассказ — все было оставлено, не хотелось даже заглядывать в папку с рукописями. Второй месяц Настя ничего не читала на литкружке.

— Почему? — спросили там у нее, наконец.

Застигнутая врасплох, она пунцово покраснела.

— Над большой вещью, вероятно, работает, — проговорил Володя Ивлев, хотя ничего подобного не думал. Просто испугался за Настю, как бы она не разревелась при всех. Хорошо еще чета Коптевых, не досидев, ушла с кружка.

— Ты вот что, Настенька, покопайся-ка в своих архивах. Знаешь, как бывает: полежит, полежит, возьмешь почитаешь и, глядишь, захочется подправить, дописать, — посоветовал ей Ивлев. — А если уж совсем не лежит душа к писанию, не неволь себя — пройдет. Пока читай, учись у классиков.

— Да, да, я попробую, — согласилась Настя, тронутая его участием.

На кружке растревожили в Насте самое больное: отчего ей перестало писаться? Похоже на то, что кончилась любовь и вместе с нею ушло вдохновение. Тогда, стало быть, литература не ее призвание? Говорят, в юности чуть не каждого человека тянет писать стихи, а с возрастом это проходит.

Необходимо что-то предпринять. Но что именно? Взять бы и завыть от тоски. И то нельзя. Кругом люди, услышат — стыдно будет. Еще лучше бы переколотить вдребезги ненавистные зеркальные окна на Басманной с вечно опущенными шторами.

Настя вышла из редакции одной из первых, забыв попрощаться с оставшимися, и это так изумило всех, что никто не посмел предложить себя в провожатые.

Накинув кожаный реглан, Даша Зернова выскочила вслед за девушкой.

Часа за полтора до занятий Настя занесла в ячейку конспект доклада о положении в Германии, который ей поручили сделать на комсомольской теоретической конференции, извинилась, что написано вчерне, с помарками, и вышла.

Когда схлынул поток посетителей, Даша придвинула к себе Настину тетрадку и принялась читать.

И вдруг — Даша читала и глазам своим не верила: дневниковая запись в тексте конспекта — по рассеянности, от душевной муки?