Февральский дождь

Но я не могу давать сдачи. Если я сделаю это, Шницель потребует, чтобы ему позволили получить с меня как-то иначе. Он может получить при физической поддержке всей или почти всей камеры. Меня будут держать, а он будет бить.

Я пытаюсь свести конфликт вничью.

– Ладно, Шницель, давай забудем. Я нечаянно. С кем не бывает. Ну, самом деле, остынь. Считай, что я перед тобой извиняюсь.

Шницель стоит передо мной, багровый от бешенства. Шипит:

– Ладно, еще посчитаемся. Не спи теперь, а то замерзнешь.

Теперь он мой смертельный враг. И мы лежим рядом. Для того, чтобы поквитаться со мной, ему не надо далеко ходить. А поквитаться он может не обязательно чем-нибудь колюще-режущим. У тюрьмы на этот счет масса вариантов.

Я начинаю соображать, как выпутаться из такой закрутки. И вдруг слышу, как кто-то говорит Шницелю.

– Шницель! Если ты еще хоть раз! Ты меня понял?

Голос не спутать ни с каким другим. Оборачиваюсь и вижу Макса. Он стоит против Шницеля и держит его за руку. Шницель кривится от боли. Уж я-то знаю, какими тисками может быть ладонь у Макса.

Я соскакиваю с верхней шконки. Мне хочется обнять Макса. Но мало ли, чего мне хочется. Ему достаточно рукопожатия. Но всем понятно, что мы старые кореша.

Пока я бегал по стране, Макс осуществил свой план. Поехал в другой город, это был Омск. Там теперь училась в меде Маля. Ограбил там сберкассу. Был схвачен на месте преступления. После скорого следствия получил червонец и был доставлен Павлодар для отбытия по месту жительства. Теперь нас должны этапировать в одну колонию. И Шницеля – туда же. А Степаныча ждал соликамский «Белый лебедь», где ломали и развенчивали законников. С учетом того, что сломать его было невозможно, а менты не могли допустить, чтобы он оказался несломленным, его ждала верная гибель.

Блатные предлагают Максу перекинуться в картишки. Он не возражает. Почему нет, можно, но только в преферанс. Он видел, как отец играл в преферанс. Он кое-что смыслит в этой игре. Ему доказывают, что настоящий арестант обязан играть в арестантские игры: стос, бура, рамс. А преферанс – игра фраерская, пусть режутся интеллигенты. Или он, Генри, интеллигент? Интеллигент в тюрьме – считай, слабак, тютя. Но Макс не собирается отказываться от своего происхождения.

– Отец у меня интеллигент, – подтверждает он. – Но я не понимаю, чего ради я должен играть? Я никому ничего не должен.

Нет, парень, так дело не пойдет, говорят ему, если ты в нашем обществе, то ты должен думать о своем авторитете. А авторитет просто так никому не дается. Авторитет приходит вместе с фартом и взносом в общак. С карточных игр берется налог, платит проигравший. Чем больше ты выиграл, тем больше наша общая касса, тем больше твой авторитет.

Ты попробуй, говорят блатные Максу, для настоящего арестанта важны чувства во время игры, это как наркотик. Когда играешь, время пролетает быстро. У тебя сколько впереди? Червонец? Тебе сам бог велел научиться играть.

И Макс начинает осваивать тюремные карточные игры

Он тоже спотыкается на тюремных правилах. Берет с тумбочки книгу Шницеля, листает, кладет на место.

– Земляк, а ведь у меня тут сотенная лежала, – говорит Шницель.

Лицо у Макса покрывается красными пятнами.

– Чего ты гонишь? Ничего там не было.

– У меня в книге лежал стольник, – сурово чеканит Шницель.

– Обыщи, – подставляется Макс. – Но если не найдешь, я с тебя спрошу за клевету.

– Пусть тебя менты обыскивают, – отвечает Шницель. – Брал книгу? Брал! Без спросу? Без спросу! Гони стольник!

И опять свое веское слово говорит Степаныч:

– Шницель, если человек не дает себя в обиду, за это наказывать нельзя. Это беспредел. Ты же понимаешь, и мы понимаем, что никакого стольника в книге не было. Последнее дело – искать друг за другом ошибки.

– Как скажешь, Степаныч, – обиженно бормочет Шницель.

Но по нему видно, что теперь у него и на Макса зуб.

Мы с Максом новенькие и поэтому самые интересные. Остальные успели друг другу надоесть. Особенно потешают сокамерников приколы моего кента.

– А жареная картошка будет? – спрашивает он, когда на обед нам дают по куску селедки.

Его шутку встречают со смехом.

– А в американской тюрьме жареную картошку дают, – говорит Макс.

– Откуда знаешь? – спрашивают его.

– Знаю, – туманно отвечает Макс.

В баню нас водят раз в десять дней. Спасибо, что хоть так. А Макс недоволен:

– В американской тюрьме душ принимают два раза в неделю.

– Что ты нам бабушку лохматишь? Откуда ты можешь это знать? – говорит Шницель.

Макс понимает, что дальше томить любопытство сокамерников не стоит. И рассказывает о своей жизни в Америке.

– Врёшь! – вопит Шницель. – А ну, скажи что-нибудь по-английски!

Камера замирает. Макс делает эффектную паузу и говорит:

What for will speak something to you, if you all the same understand nothing?

– Братва, я тоже так могу. Это набор слов, – говорит Шницель, но с ним никто не соглашается, и он требует перевести.

– Я сказал: зачем тебе что-то говорить, если ты же все равно ничего не поймёшь? – говорит Макс.

– Это тебе, Шницель, не ушами шевелить, – посмеивается Степаныч.