Февральский дождь

– Мы зависим только от нашего закона, в этом наша свобода и наша сила, – внушает Степаныч. – Конечно, иногда мы и от ментов зависим. Но и менты зависят от нас. Так что полной свободы нет ни у кого. Ни у них, ни у нас. А на свободе разве есть свобода? Поэтому… Поэтому не надо без повода и нужды драконить ментов. Они должны помогать нам переносить трудности. Тот, кто без нужды драконит ментов, настраивает их против всех арестантов без разбора, тот наносит ущерб нашему святому делу. Но! – Степаныч поднимает указательный палец со сломанным ногтем. – Но мы не должны идти ни на какое сотрудничество с ментами. Нас хотят ссучить – нельзя этому поддаваться. Мы должны упорно нести крест чистоты воровской жизни, которая чище, чем государственная конюшня. Разложение грозит нам только в двух случаях: если мы будет творить или закрывать глаза на беспредел, и если пойдем на сделки с ментами.

Самым важным сообщением Степаныч заряжает нас в прогулочном дворике. Мы должны передать на зону приговор на положенца по кличке Носорог. Передать некоему Спиридону, прошляку, сложившему с себя сан вора в законе по причине тяжкой болезни.

– Но учтите, огольцы, – предупреждает нас у решки Степаныч. – Если Носорог переиграет Спиридона, вам не жить. Спиридон уже стар, может проявить нерасторопность. Тут все варианты не просчитать, но я не могу передать депешу с кем-то, кроме вас. Никому нельзя верить. А вам… Вам я верю. Ну, так как? Беретесь?

Прокручивая потом в памяти этот разговор у решки, я не могу не смеяться над собой и Максом. Какими же мы были глупыми и каким хорошим психологом был Степаныч. При этом мне почему-то не хочется осуждать его. Он давно привык ходить по краешку жизни. Поэтому не считал зазорным отправлять на риск других. Это была рутинная специфика тюремной жизни. Нужно было либо сразу отойти в сторону, либо попробовать вписаться. Если бы я был один, я бы ни за что на свете не взялся за это поручение. Но рядом был Макс.

– Сделаем! – Макс поедает глазами Степаныча.

– Теперь о твоём отце, – продолжает Степаныч. – Я получил информацию. Не прими близко к сердцу, но в одной ситуации он повел себя неправильно. Сказал братве, что арестанты и менты – две стороны одной медали. Мол, мало чем друг от друга отличаются. Это так и в то же время не так. Я бы его понял и переубедил. Но не всем это дано. Братва в камере подобралась мутная, а твой отец не хотел взять свои слова обратно. Но это то, что мне сообщили. А теперь слушай, что могло быть на самом деле. Твой отец отказывался давать показания. Тогда его бросили в пресс-хату к беспредельщикам. Его хотели сломать, но не сломали. И тогда…

Макс слушает с мертвым лицом. И когда Степаныч умолкает, спрашивает:

– Как его ломали?

– Тебе лучше не знать.

– Степаныч, как его ломали? – с напором повторяет вопрос Макс.

Старик поясняет мягко:

– Только не принимай близко к сердцу. Ему отрезали ухо и заставляли съесть. Как настоящий мужчина, он отказался.

Макс оторопело смотрит на Степаныча, в глазах его загорается черный огонёк.

– Степаныч, а ты не можешь узнать, кто его так?

– В этой пресс-хате было трое, – отвечает старик, – двое взрослых и один молодой. Взрослых мне назвали, а насчет молодого пока непонятно. Но это рано или поздно всплывёт.

Он молчит, как-то странно глядя на нас, и продолжает:

– Скоро жизнь начнет разводить вас. Для тебя, – Степаныч смотрит на Макса, – тюрьма – естественное место уже сейчас. А он, – взгляд в мою сторону, – не такой, эта лямка не для него. В нашей системе так построено, что нельзя что-то принять, а что-то нет. А он обязательно чего-то не примет. Но ты не должен осуждать его за это. Он имеет право быть другим. Не убивай его и не приказывай убить. И попомни мои слова. Человек может соблюдать наши законы и быть при этом гадом. А может не соблюдать и быть благородным.

Глава 69

Этапников обычно привозят ночью, чтобы не будоражить зону. А то арестанты сбегаются, создают у ворот толчею, высматривают дружков и врагов сводят счеты, приводят в исполнение приговоры, в ход идут заточки. Одни ЧП и хлопоты ментам.

У меня, Макса и Шницеля ничего не находят, но отделяют от других и ведут в штрафной изолятор. Там велят раздеться донага, заглядывают во все промежности. В туалет не выводят, ходим строго на горшок, и менты проверяют, что вышло. Ясно, что кто-то дунул, что мы едем заряженные, но кто? Тот, кто остался в тюремной пересыльной камере или один из нас троих?

Карантин длится трое суток, неоднократное промывание желудка ничего не дает. 31 декабря озадаченные менты выпускают нас на зону.

Вечером зона, где без малого две тысячи рыл, напоминает муравейник. Арестанты ходят из барака в барак, ищут и находят кайф. Все-таки впереди новогодняя ночь. В толчее мы с Максом проникаем в барак к Спиридону. Спиридон – прошляк, сложил с себя звание вора в законе по причине тяжкой болезни.