Февральский дождь

Максом вплотную занимается оперчасть. Новый молодой кум Ферапонт (это фамилия) пытается его образумить. Зона считает, что Ферапонт гэбист, уж больно вкрадчив. Так и есть. Один из двух-трех кумов обязательно направлен КГБ. Должен выявлять врагов государства. Макс наотрез отказывается от работы. Играет в карты и накачивает себя наркотой. Ферапонт вызывает мать Макса. Та приезжает на свиданку. Но Макс отказывается выходить к ней. Заявляет, что отныне его семья – это блатные. Я говорю, что это уже чересчур.

– Не лез бы ты в мою жизнь, – цедит Макс. – Мамочка предала отца, а потом меня. Все можно простить, кроме предательства.

За злостные отказы от работы его отправляют в ПКТ – помещение камерного типа. Это тюрьма внутри колонии, но хуже всякой тюрьмы. Все устроено по специальным технологиям. Вроде, есть отопление, но выше 12 градусов камеры не прогреваются. Стены все время влажные. Постельное белье не выдается. Арестанты спят на голых досках, укрываясь зэковскими бушлатами, которыми можно прикрыть только половину тела. Рацион вдвое меньше, чем на зоне. Все продумано так, чтобы сломить волю арестанта или подорвать его здоровье. Блатные пытаются передать Максу курево через шныря – раздатчика пищи, но тот попадается на шмоне.

– Не хочешь помочь кенту? – спрашивают меня.

– Как?

Мне объяснили – меня передернуло от страха. Мне хотелось спросить: почему я? Почему не кто-то из вас? Вы ему ближе. Но я уже знал, что подобные пререкания не приняты. Или ты соглашаешься, и тогда все будет хорошо. Или отказываешься, и тогда лучше было бы тебе согласиться, даже если бы тебя в этом случае пристрелили с вышки.

Я понимал: если откажусь, это будет использовано против Макса. Вот, мол, с кем кентуется. У блатных было странное отношение к нему. Он не был им своим. Хотя он, пожалуй, ни в каком обществе не был своим

Мрачный барак, опутанный колючей проволокой и тонкими проводами сигнализации, ПКТ стоит в запретке, Ночью запретка освещена прожекторами. Если вертухай на вышке заметит, может подумать, что я пытаюсь сбежать из колонии. Но я все же решаюсь. Молодой дури – немеренно. Шью из простыней белый маскхалат. Дожидаюсь, когда начнется сильный буран. Не видно даже вытянутой руки. Хорошо, что запретку обустраивают по принуждению сами арестанты. Легко подлезаю под плохо натянутую колючую проволоку (это место я высмотрел заранее) и ползу к изолятору. Это еще метров десять. Стекло в оконце разбито и заткнуто тряпкой. Вытаскиваю тряпку и бросаю внутрь кусок сала, буханку хлеба и мешочек с махоркой. Затыкаю отверстие и ползу обратно. Мне кажется, что ползу в правильном направлении. На самом деле сбиваюсь с курса. Но слава богу все же подползаю к запретке, только в другом месте, где проволока натянуто туго. Если пытаться оттянуть, тут же сработает сигнализация. Но выхода нет. Оттягиваю колючку – тут же воет сирена. Вертухаи сначала перекрикиваются, потом начинают палить наугад. Но я уже снова на зоне, где меня поджидают блатные дружки Макса.

Макс упорно идет к своей цели. Он должен стать козырным законником. А для этого ему надо показать себя в героической войне с ментами. Через шныря он просит братву прислать ему иглу от швейной машины. В течение месяца надпиливает ею железные пластины толщиной 6 миллиметров, которыми крепился стол в камере, а потом ломает их вручную. Конечно, ему помогают все, кто сидит рядом.

Ночью, когда пьяная охрана задремала, в ПКТ вспыхнул бунт. Макс и его сокамерники выломали железными пластинами дверь, застали ментов врасплох, отняли у них оружие и ключи, освободили арестантов в других камерах. Спецназ МВД пошел на штурм. На дворе стоял тридцатиградусный мороз, бунтовщиков поливали из брандспойтов… Потом, как водится, били смертным боем. Больше я Макса не видел. По слухам, ему припаяли еще пять лет и отправили в Туланскую тюрьму со спецрежимом.

Через несколько дней ушел на этап и Шницель. Перед отправкой он как никогда много прикалывался и настраивал людей против себя. Мол, ему теперь море по колено. Шницель был похож на этапника, уходящего на другую командировку с опасным спецзаданием, то ли ментов, то ли пиковых. С его натурой он запросто мог работать как на тех, так и на других

Без Макса мне совсем одиноко. Особенно я чувствую это по ночам. Обитатели камеры сопят, храпят, вскрикивают, бормочут, портят воздух. А мне каждую ночь снится один и тот же сон. Я на окраине огромного коричневого города. Там какие-то страшные коричневые люди. Они ходят, как лунатики, с протянутыми руками, ощупывая друг друга. Я пытаюсь выбраться из этой толпы и попадаю в подземелье, где коричневые люди покрыты слизью и от них исходит ужасный запах. Я пытаюсь выбраться на поверхность, но не могу протиснуться. И я уже не знаю, в каком направлении идти. Это лабиринт. И вот я уже сам весь в слизи и сам начинаю смердеть… Просыпаюсь в холодном поту и радуюсь, что это всего лишь сон.