Фиалок в Ницце больше нет

Провернувшись к герру профессору, Саша вдруг заметила, что тот напряженно вслушивается в их краткую беседу на русском.

Он что, понимает?

Ну да, а разве удивительно, что специалист по Василию Кандинскому, уроженцу Российской империи, говорит и по-русски?

И почему на вилле Арсон ей этого не сообщили? Наверное, потому, что она не спрашивала, а только захотела узнать, какие блюда обожает профессор Хубер.

– Вы говорили с ним по-русски? – произнес гость, и Саша рассмеялась:

– Вы же знаете, что мои родители – беженцы из царской России. А Жорж…

Да, а Жорж?

– Гм, а Жорж… Он, знаете, вынужден был по моей прихоти выучить русский, потому что я не хочу терять практику. Или вы думаете, что я домашний тиран, герр профессор?

Тот уверил, что вовсе так не думает.

– Но давайте-ка я покажу вам коллекцию моего мужа-герцога, потомка наполеоновского маршала. Как жаль, что вы не увидите его сегодня, он, увы, в больнице.

Пока они шествовали по анфиладе комнат, увешанных шедеврами, Саша чувствовала, как профессор буквально на глазах наполняется энергией, бросаясь то к одной, то к другой.

– Да, да, это Пикассо, «Девочка в матросском костюме и с леденцом».

– Гм, помню эту сенсацию, когда она оказалась на аукционе. Но разве это не «Девочка в бескозырке»?

Саша, копируя настоящую герцогиню де Вальми, произнесла:

– О, я в этом не особо разбираюсь, и вы, конечно же, правы. Поэтому и позвала вас, чтобы вы или обрадовали меня, или огорчили, герр профессор. А вот и наш Кандинский. Правда, он прелестен?

Она указала на работу Ильи, висящую на стене с темно-зелеными шелковыми обоями.

Герр профессор, шумно вздохнув, несколько минут смотрел на картину слева (издали), справа (вблизи) и из центра (вставив в глаз мини-лупу).

Затем, снова шумно вздохнув, изучал раму, а затем снова замер, благоговейно сложив руки.

И наконец подал голос – срывающийся и восторженный:

– Конечно же, надо еще исследовать заднюю часть, и вынуть полотно из рамы, и… Но это он, это великий Кандинский – разве мог бы кто-то столь гениально изобразить это красное пятно? – Он указал на центральный элемент полотна.

Ну да, мог: ее муж Илья Гогурин.

– А теперь разрешите приступить к более детальному осмотру… – Профессор без предупреждения схватился обеими руками за раму и попытался снять картину со стены.

Сенсоры сигнализации, оставшиеся от висевшего (уступившего Кандинскому место: тот ведь стоял пока что на кухне, «лицом» к одному их трех холодильников) Сезанна, сработали, и по шале пронесся заунывный вой сигнализации.

Ладно бы по шале: сигнал поступил ведь и в полицию, которая, как помнила Саша, через пять минут будет здесь.

Прибыла через шесть.

К тому времени герр профессор уже успел принести как минимум сорок тысяч извинений, а Саша отключила сигнализацию – но что толку, полиция была обязана приехать.

Немецкий эксперт герцогиню де Вальми лично не знал – в отличие от местных полицейских.

Мило улыбаясь профессору, Саша мысленно кляла его за то, что хватает все без спросу. В коридоре встревоженный Илья спросил:

– Все накрылось медным тазом? Полиция за нами приехала?

Полицейские автомобили, подлетевшие к каменной лестнице шато, Саша встретила, как и герра профессора, с самого верха.

– Мадам герцогиня, мы получили сигнал тревоги… Все в порядке?

Полицейские явно волновались.

Саша, стараясь копировать голос Анны Ильиничны, ответила:

– Друзья мои, это всего лишь глупый дворецкий задел картины, стирая пыль. Можете ли вы простить эту старческую ошибку?

Полицейские заулыбались, а позади Саша услышала тихий голос Ильи:

– Значит, глупый дворецкий виноват!

– Пирог еще остался? – спросила вполголоса Саша, а получив утвердительный ответ, провозгласила: – И в качестве моральной компенсации разрешите вам преподнести вот это!

Илья вынес коробочку с кусками пирога, кажется в том числе и с надкусанными, и вручил их стражам порядка.

– Как я признательна вам, друзья мои, что вы меня так славно охраняете. Меня, вашу герцогиню!

Когда махала уезжающим обратно полицейским автомобилям, Саша поняла: а ведь поверили!

И приняли ее за подлинную герцогиню де Вальми.

Но будет ли так же с герром профессором?

Тот, уже не приближаясь к полотну, попросил Сашу дать ему возможность осмотреть картину вблизи.

Отключив сигнализацию, Саша осторожно передала ему полотно. Препроводив профессора в библиотеку и оставив его изучать картину (поделать все равно она уже ничего не могла), Саша заглянула на кухню и онемела.

Иван Ильич, возившийся с цветными карандашами, малевал на картине Сезанна: к великому счастью, на обратной стороне.

– Бабуля… Мамуля… бамуля, мячик!

Ребенок, явно не зная, кто же перед ним, мать-мошенница или бабка-герцогиня, решил объединить их в «бамулю».

И с гордостью продемонстрировал ей свое творение: разноцветный, несколько косой мячик, нарисованный на обратной стороне полотна Сезанна стоимостью – во сколько миллионов?

– Пикассо наверняка бы оценил, – вздохнула Саша и попыталась забрать у сына карандаши, но не тут-то было: он ударился в плач.