Фигуры света

– То же самое говорят и о хирургии. Почти все, кто умер на операционном столе, избежали куда более медленного и болезненного конца. Но все равно – мы распоряжаемся жизнями. И вы тоже.

И даже больше, чем она, ведь корабли перевозят сотни душ. Она снова видит волосы Мэй, подрагивающие на воде, будто водоросли. Волны, конечно же, вытащили шпильки у нее из волос.

Он похлопывает ее по руке свободной рукой:

– Что-то мы слишком серьезны в такой солнечный день. Скажите, мисс Моберли, будут ли у вас летом каникулы? Станете ли вы праздновать получение диплома? Или вернетесь домой?

Коридор в родительском доме раззявливается, обдает ее холодным дыханием.

– Я надеюсь получить работу и уеду туда, где она найдется. Женщинам по-прежнему непросто открыть частную практику, да и не каждая больница нас примет. Возможно, у нас будет вакансия. Я не горю желанием возвращаться к родителям.

А вот Анни хочет этого, хочет и дальше жить со своей жизнерадостной семьей в их жизнерадостном доме. Стоит же Алли подумать о лете, об открывающемся перед нею будущем, и ей кажется, будто она – какой-то неоперившийся птенец. После определенного возраста почти у всех у них получается приземлиться. А вот снова взлететь удается уже далеко не всем. Она молчит.

– Я вернусь в Корнуолл, – говорит он. – Мистер Пенвеник только что выиграл какой-то подряд в колониях. Подробностей он мне не сообщал, но хочет, чтобы я помог ему с чертежами. Я льщу себя надеждой… ему ведь уже шестьдесят пять. Его сын – железнодорожный инженер, и он не выказывает никакого интереса к маякам.

– О.

И тут все не будет как прежде. Не стоило ей так привязываться к его визитам, расцветившим ее зимние труды. Он и приходит-то, наверное, больше ради Джорджа.

– Но я пробуду здесь еще месяц. А значит, нам нужно не упустить ни одного весеннего дня, согласны?

Их взгляды встречаются. Она краснеет и затем краснеет снова из-за этого своего стародевичьего румянца – румянца образованной женщины, которая понимала, на что идет, когда решила делать карьеру, не связывать себя никакими обязательствами, смотреть на мир только своими глазами.

* * *

– Доктор!

У сестры Джонсон высокий, резкий голос.

Доктор Страттон опускает иглу.

– Простите, мы отлучимся ненадолго. Мисс Моберли?

Алли протягивает пациентке марлевый тампон:

– Прижмите к руке и держите. Мы скоро вернемся, но если вы почувствуете себя нехорошо или что-то будет вас беспокоить, прошу вас, позвоните сестре, вот колокольчик.

Женщина, которая так и не сказала ни слова, даже не объяснила, откуда у нее на руке явная ножевая рана, кивает, взгляд у нее затуманенный.

– Вот и хорошо.

Что же тут хорошего? Она бежит вслед за доктором Страттон.

Полицейский. С промокшей насквозь формы течет на пол, вся плитка в грязных разводах и следах от ботинок, словно бы кто-то протащил здесь мешок с землей. Вокруг сестринского стола толпятся люди, кто-то всхлипывает, оставленный без присмотра ребенок сосредоточенно курсирует вдоль стоящих рядком стульев.

– Доктор Страттон? – окликает ее Алли. – Нужна помощь?

Толпа, перешептываясь, расступается. На столе груда мокрой одежды, и еще больше воды – буроватой воды – растекается вокруг нее лужей, подступает к аккуратным туфлям доктора Страттон. Из одежды торчит белая рука, доктор Страттон склоняется над запрокинутым к потолку лицом.

– Переверните ее, – говорит доктор Страттон.

Из толпы тянутся руки, ворошат груду одежды, превращая ее в человека. Она дергается, сплевывает бурую воду на передние ряды, кашляет. Полицейский садится, как марионетка, которой разом перерезали все нитки. Доктор Страттон ждет, сомкнув пальцы у женщины на запястье. Пациентка хватает ртом воздух, снова срыгивает воду.

– Жить будет, – говорит доктор Страттон.

И под их взглядами жизнь начинается снова.

* * *

Когда пациентка приходит в себя, к ней зовут Алли. Небо светлеет, сквозь окно докторской спальни уже доносится пение птиц. Полицейский не видел, как барышня спрыгнула, только услышал вскрик и всплеск, но камни у нее в карманах говорят сами за себя. Алли идет вслед за сестрой по коридору, газовые рожки на стенах, будто призраки, вспыхивают и гаснут в свете нового дня. Пациентка, лежащая у самой двери, ворочается, бормочет что-то, когда они входят. Сестра, стоящая у изножья койки, похоже, не собирается уходить, хочет разжиться историей, которую можно будет подать к чаю.

– Если она в положении, то пока ничего не видать, – говорит она. – И сама она вроде цела, бить ее никто не бил.

– Спасибо, сестра, вы можете идти.