Фигуры света

Алли идет на звук и видит свисающий с ветки пиджак Обри – черное пятно среди золота и зелени. Она подныривает под ветку, ступает в крапиву и теперь идет еще осторожнее. Мама знает, как обращаться с крапивой. Камера Обри стоит как пугало, как ведьма меж деревьев, но Обри нет на его обычном месте, он не стоит, прильнув к ней. Он там, под деревьями, где на покрывале лежит Мэй. Алли узнает эту позу – на боку, одна нога поднята, согнута в колене, одна рука под головой, другая вытянута, – поза, которая подчеркивает изгибы бедра и талии и приподнимает грудь натурщицам, у которых все это уже есть. Такая поза только кажется удобной, а на самом деле после нее болит поясница и ноет рука, которой подпираешь голову. Одежда Мэй свалена в кучу возле камеры, а сама она совершенно голая, тень от листьев и солнечный свет гуляют по ее ногам, животу и костлявой груди, волосы рассыпались по земле веером. Обри сидит на корточках у нее за спиной, поправляет угол вскинутой руки, поднятого к солнцу лица, кладет зеленый побег на разметавшиеся волосы. Титания или Пак. Прилегший отдохнуть Ариэль. Отсюда видно, что руки и лицо у нее другого цвета, словно бы их только что выкрасили и краска еще не высохла. Тихо-тихо, как лесной зверек, Алли разворачивается и возвращается к папе и «Энеиде».

Алли и Мэй теперь можно одним ходить в школу и возвращаться домой. Алли почти семнадцать. Как сказала мама папе, если через два года она, одна, на поезде, уедет в Эдинбург и там будет сама ходить в университет, то уж какую-нибудь милю без сопровождения пройти точно сумеет. Папе, чья сестра, наверное, в жизни и мили не прошла без сопровождения, пришлось уступить. Ему хотелось поскорее вернуться в студию. Они не говорят папе, что у семерых женщин, которых зачислили в Эдинбургский университет, дела обстоят не слишком хорошо, что многие профессора отказываются их учить, что другие студенты оскорбляют их, преследуют, угрожают им. Если бы папу это интересовало, он прочел бы об этом в газетах. Мама еще думает, что в свое время Алли сможет учиться в Лондоне, но особых надежд не питает; после того как Элизабет Блэквелл[19] удалось не только получить диплом врача, но и войти в реестр, Медицинский совет всеми силами старается запретить женщинам легально заниматься врачебной практикой. Конечно, всегда есть Америка, где и в Нью-Йорке, и в Бостоне есть женские медицинские колледжи. Алли пытается вообразить себе, как переплывает океан, трясется неделями в деревянной коробке. Расходы на отдельную каюту мама вряд ли сочтет оправданными. В Америке нет таких трущоб, как здесь. В городе есть несколько благотворительных организаций, которые отправляют в Америку самых усердных и работящих мальчиков из трущоб, чтобы они обучились фермерству и в будущем обзавелись бы своей землей. Некоторые британские женщины уезжают учиться в Париж и Женеву.

Мэй дергает ее за руку:

– Алли, ты меня не слушаешь.

Мэй говорила о своих школьных подружках, о том, кто что сказал про новое платье Клариссы.

– Прости. Я просто не пойму, какое им всем дело до того, кто во что одет.

Мэй подпрыгивает, будто ее нетерпение сложно облечь в слова.

– Разумеется, это потому что мы все легкомысленные вертихвостки и больше думаем о ленточках, чем о спасении бедняков. Ну правда, Аль, по-твоему, миссис Батлер совсем не думает о том, как она одета? Еще как думает, скажу я тебе. Можно быть и доброй, и красивой. Но не без труда.

Алли оглядывает собственную одежду. Мама совсем запретила им носить корсеты, и под пальто ее тело расплывается, не держит форму. Жакет старый, мамин, кое-как перешитый Дженни. На юбке, которую она носит уже несколько лет подряд, заметны заломы от отогнутых подгибов, а у блузки немодный широкий воротничок и чернильные пятна на рукавах. Ее тело, спрятанное под пальто, жакетом, блузкой, нижней юбкой и сорочкой, никак не желает принимать те формы, которые она видит на картинах папиных друзей или у классических статуй, хоть мама и говорит, что только в современной Европе женское тело принято перетягивать потуже, а вот греческие и римские женщины были красивыми, потому что много двигались и находились на свежем воздухе. Мама не знает ни греческого, ни латыни.

– Ты прекрасно знаешь, что я восхищаюсь миссис Батлер. Но у нее есть деньги, а еще вкус и свободное время. И красивое лицо, кстати. Как мне добиться этого, да еще и стать врачом? Моим пациентам будет все равно, во что я одета.

Мэй оглядывает ее с ног до головы:

– Может, и нет. Врачам ведь нужно выглядеть преуспевающими, правда? Кому нужен врач, который себе и ботинки купить не может?