Фигуры света

И это правда. С корью и температурой под сорок Джордж учился балансировать на спинке кровати, а потом, рассказывала тетя Мэри, его и вовсе пришлось наказать, чтобы он лежал в постели, а не катался по перилам, рискуя озябнуть. Алли считает, что ребенок знает сам, когда здоровье позволяет ему кататься по перилам. Вот уже несколько лет у него даже простуды не было.

– А что говорит твой папа?

Он опускает взгляд.

– В этом-то все и дело. Он говорит, что это наверняка обычная прихоть, и что в прошлом году я хотел стать моряком, и что я смогу этим заняться и после Кембриджа, если еще будет желание. Но так же нельзя. В Кембридже я просто потрачу три года впустую, а потом меня не возьмут в подмастерья, потому что я буду слишком взрослый. А инженерное дело я смогу изучать и тут, и в Эдинбурге, и в Абердине, и выучусь чему-нибудь полезному. Он говорит, инженерное дело – это не наука и насчет Кембриджа я потом всю жизнь буду жалеть, но я не буду! Это он пожалел бы, если бы не попал в Кембридж. Но честное слово, кузина Аль, искусство меня никогда особенно не интересовало, да и не силен я в латыни и тому подобном. Конечно, кое-как я бы справился, но, знаете, практические вещи мне всегда нравились больше, чем книжки. Это моя жизнь, а не его.

Алли кивает. Оба они могут быть правы, но она уже поняла, что люди быстрее учатся на своих ошибках, чем на чужих.

– Ты ведь понимаешь, я не могу вмешиваться в ваши с отцом дела. А что говорит мама?

Лицо у него проясняется.

– Лишь бы милое дитя было счастливо, главным образом. Как в конце сентиментального романа.

Они оба улыбаются. Любовь тети Мэри к романам разрослась уже до второго книжного шкафа.

Он подается вперед, подбираясь к самому главному.

– Я просто подумал, вы знаете, каково это… ну, когда у тебя есть призвание. Вы ведь с юных лет хотели стать врачом, правда? И это, наверное, куда труднее, чем мне стать инженером.

– Мне было бы куда труднее, захоти я стать инженером, – замечает она. – Ты ведь и сам знаешь, что есть девочки, которые отдали бы все на свете за право выбирать между Кембриджем и инженерным делом.

– Знаю. Правда, кузина Алли, знаю. В общем, дело в том, что я его пригласил, пригласил Тома Кавендиша отужинать с нами. Конечно, сначала я спросил разрешения у мамы. И я знаю, что вы еще не выходите в свет, но я подумал, вдруг вы сможете к нам присоединиться, пожалуйста? Я сказал ему, в четверг, ведь у вас же по четвергам сейчас выходной, верно? Я уточнил у Фанни.

Милый Джордж. Она вспоминает себя в пятнадцать, силу своих желаний, страх перед возможностями взрослых, которые казались ей небожителями. Джордж, разумеется, не имеет ни малейшего представления о том, насколько ему живется легче, чем девочке с подобными устремлениями, но все-таки и у него есть и свои страсти, и свои страхи.

– Так и быть, Джордж. Насчет «выходного» я, конечно, не ручаюсь, но если смогу, то приду на твой ужин и познакомлюсь с этим мистером Кавендишем, и если дядя Джеймс спросит моего мнения, я скажу ему, что любовь к своему делу – редкий дар, от которого так просто не отказываются. Впрочем, думаю, ему и самому это известно. Но взамен и я кое о чем тебя попрошу.

– Все что угодно, кузина Алли!

– Обещай мне помнить о том, что в каждом уголке Британии живут девочки с такими же способностями и стремлениями, как у тебя, и которые могут строить ровно такие же здания, какими так восхищаешься ты, если им дать такую возможность. И что это тебе отец может милостиво разрешить пойти в ученики или подмастерья, а им этого нельзя, нельзя даже учиться, чтобы потом пойти в подмастерья, нельзя посещать публичные лекции без сопровождения, тем более лазить по скалам в море, да еще в одежде, которая попросту мешает им выполнять подобную работу. Обещай, что куда бы ты ни поехал и как бы высоко ты ни забрался, ты будешь помнить об этих нерастраченных умственных способностях, об этих несбывшихся мечтах.

Он обещает. Ей хочется, чтобы каждый специалист в Британии дал ей такое обещание, хочется прибавить его к числу документов, которые подписывают при поступлении в знаменитые университеты.

* * *

Когда Фанни вносит чай, хлопает парадная дверь, из коридора доносятся звуки потасовки.

– Мальчики? – окликает их тетя Мэри. – Фредди? Что там в школе, все ли хорошо?

– Ай! Какой ты задира! – Фредди распахивает дверь, потирая плечо. – Он меня стукнул.

– Он мне подставил подножку на ступеньках, – отзывается Джордж из коридора.

– А чего он говорит, будто даже в его классе слышали, как я выл, когда меня пороли. Ничего я не выл.

Тетя Мэри откладывает книгу:

– Довольно. Никаких оскорблений или рукоприкладства. Фредди, за что тебя выпороли?

Фредди пожимает плечами:

– За дерзость. Не думал, что учитель услышит.

– Ох, Фредди, Фредди. А что там с латынью?

Фредди усаживается на мамину скамеечку для ног.

– Я второй в классе. Налить тебе чаю?

– Милый Фредди. Спасибо.

Джордж стоит в дверях, переминаясь с ноги на ногу, будто ему нужно в уборную.

– А что у нас на ужин? Кузина Алли, вы ведь оденетесь, правда?

Алли берет чашку чаю.