Фигуры света

Доктор Страттон пишет учредителям. Она считает, она искренне считает, что недавняя череда смертей, приключившихся в результате ее операций, всего лишь несчастливое совпадение. Даже если включить в счет этот последний месяц, за год она потеряла ровно столько же хирургических больных, сколько профессор Дунстан, и заметно меньше, чем доктор Стенли. Почти все ее пациенты были женщинами, и если учесть, что у женщин обычно все обстоит хуже и с питанием, и со здоровьем, а это, разумеется, подрывает их силы и способности к восстановлению, то можно сказать даже, что она – весьма успешный хирург. Однако, будучи пока что единственной женщиной в Британии, уполномоченной проводить хирургические операции, доктор Страттон понимает, прекрасно понимает, что любую ее ошибку или неудачу воспринимают как отражение женских способностей в целом, что от ее успеха или поражения зависит будущее и пока еще не родившихся хирургов, и ее учеников, коллег и, разумеется, пациентов. Поэтому она просит Совет учредителей, чтобы с нынешнего дня и до Рождества ее работу судил и аттестовал профессор Дунстан или любой другой старший хирург – на их усмотрение. И если ее действия вызовут у проверяющего опасения, она перестанет оперировать и вернется к учебе.

* * *

– Кажется, я больше не могу, – говорит Эдит. Она стоит перед ними, будто ребенок, которого принудили извиниться за проступок, о котором он ни капельки не жалеет. – Кажется, пора мне уходить.

– Столько отучившись? – спрашивает Анни. – Столького добившись? Тебе ведь потом необязательно становиться хирургом.

Эдит качает головой:

– Дело не только в хирургии. А в том, что нужно вечно быть первой, вечно доказывать, что ты лучше мужчин, и все ради того, чтобы просто занять место в соревновании. И я не могу более видеть, как понапрасну мучают и людей, и животных. Взять хотя бы эту несчастную женщину. Но беднякам хотя бы положен наркоз. Я видела собаку у доктора Стенли…

Собак у доктора Стенли все видели. Раздобыть бродячего пса легче легкого, а если имеется скальпель – есть и очень простой способ сделать так, чтобы собака не отвлекала тебя своим воем, пока исследуешь ее живое тело.

– Если бы не операция, – говорит Алли, – эта женщина мучилась бы гораздо больше. Доктор Страттон дала ей хотя бы шанс остаться в живых.

– Мы не лечим людей, мы их увечим. И я так не могу. Не могу заглушить в себе голос совести.

– Тогда у тебя нет выбора, – говорит Анни. – Раз не можешь. Вот и все.

– Ты только получи диплом – и откроешь больницу в Ист-Энде, – говорит Алли. – Ее там открыть сам бог велел. Или присоединись к медицинской миссии. Собак резать необязательно.

В Индии уже несколько лет работают женщины-врачи: сама королева уже понимает, что мусульманки не станут обнажаться перед врачами-мужчинами; правда, она все никак не может понять, что и ее соотечественницы могут быть столь же щепетильными.

– Нет. Не могу. Моя душа не дает мне покоя.

Анни, дочка бойкого семейства, где о душе говорят куда реже, чем о таких частях тела, для которых у приличных девиц и слов-то нет, кусает губу.

– Мне известно, – говорит Алли, – что нам бывает непросто отличить душевные порывы от наших собственных желаний. Что можно принять свою страсть за моральный императив, особенно если мы не желаем себе в этой страсти признаваться. Эдит, а вдруг тобой руководит лишь чувство? Ужасно ведь будет спутать голос инстинкта с голосом разума.

Мама, которая бьет ее, прижигает ее плоть, презирает ее. Мама, которая говорит, как она опечалена тем, что Алли нужно наказать за ее слабость. Полицейские, которые ловят женщин на улицах, чтобы скрутить их, раздеть и смотреть на то, как другие мужчины засовывают им между ног металлические инструменты – ради их же блага, ради того, чтоб вылечить их от заразы. Джентльмены, которые покупают согласие голодных женщин на исполнение их самых порочных фантазий, чтобы скрыть от жен таящуюся в их душах тьму. Учителя, учительницы, няньки, которым вместе с разъяснением основ математики, морали и этикета достается неприятная обязанность бить детей розгами, щетками для волос, ремнями. Палач с петлей наготове и толпы зрителей, которые стекаются – быть может, даже против собственной воли, – чтобы поглазеть. Доктор Стенли и его собаки с содранной кожей и вырезанными языками, и – ну да, и доктор Страттон со своим скальпелем. Насилие, сладость насилия, сладость грубо навязанной власти заложена в самой нашей природе – как же тут доверять внутреннему голосу? Инстинкты приведут нас к погибели. Нет, единственная защита от нашей же кровожадной сущности – это принцип, правила, принятые на трезвую голову, которыми можно отгородиться даже от самых настойчивых порывов. Чтобы, во-первых, думает она, – и в-последних тоже – никому не причинить зла.

– Ты что же, предлагаешь мне поступиться совестью только потому, что раз это моя совесть, то, значит, я заблуждаюсь?