Фигуры света

На первом и втором этаже светятся все окна, и дом похож на резной абажур из папье-маше, которые теперь мастерит замужняя сестра Анни, чтобы хоть как-то убить время. Окно в гостиной немного приподнято, и сквозь шелест платанов и громыханье повозок ветер продергивает звуки пианино и женский голос, подламывающийся на верхних нотах. Она и забыла, что тетя Мэри сегодня дает обед. Алли отпирает дверь ключом, который дядя Джеймс вручил ей по случаю ее двадцать первого дня рождения, – подарок, сделанный от чистого сердца и сердечно же принятый, хотя к тому времени ей уже довелось видеть и смерти, и рождения и держать ответ за вещи куда важнее коллекции картин дяди Джеймса. Она проскользнет к себе в комнату, ни с кем не встречаясь, но как же все это досадно, потому что ей очень хочется есть. После операций ей всегда хочется есть, они с Анни решили, что не стоит выискивать этому выспренних объяснений вроде того, что какая-нибудь жизненная сила берет свое, все дело в том, что они подолгу стоят на ногах и тратят много нервной энергии. Ладно, ничего не случится, если она пару часов поголодает. Она тихонько поднимается по лестнице, черная юбка шуршит по недавно выкрашенной в голубой цвет стене, и, когда Алли уже на галерее, из гостиной выходит тетя Мэри. Она еще оглядывается на кого-то, смеется. Алли изо всех сил противится ребяческому желанию отступить в тень, спрятаться.

– Алли! Моя ты дорогая, опять допоздна задержалась. И, верно, не ужинала. Я сейчас пришлю к тебе Фанни. На кухне еще горы еды. Окорок просто изумительный, а его и наполовину не съели. Есть еще шпинат в сливках, и картофель в этот раз приготовлен по-новому – au gratin, мороженого не осталось, но есть превосходный крем с фруктами. Так, дай-ка я позвоню Фанни.

Она снова открывает дверь в гостиную.

Алли мотает головой:

– Право, тетя Мэри, не могу. Я только что из операционной.

Тетя Мэри хмурится. Алли знает, что тетя Мэри не жалует лишь эстетическую сторону хирургии, однако ей все равно не хочется думать о том, чем была занята Алли, прежде чем усесться за ее стол.

– Да, пожалуй, это несколько отбивает аппетит. Но тебе в любом случае надо поесть. Никто не питается воздухом, и хирурги тут не исключение. Хочешь крема с фруктами? И бокал вина, чтобы подкрепить силы. Знаешь, ты преспокойно можешь к нам присоединиться. Никто не скажет, что ты вышла в свет, если ты в своем же собственном доме просто сядешь и поужинаешь. Джеймс как раз говорил, что тебе уже пора появляться на людях, что негоже молодой девушке быть затворницей. Уже почти год прошел.

– Десять месяцев, – поправляет ее Алли.

Десять месяцев с тех пор, как умерла Мэй. Девять месяцев и десять дней с тех пор, как папа получил телеграмму, в которой его просили выехать в Инверсей, чтобы опознать тело молодой женщины, которое прибило к берегу вместе с обломками лодки. Алли знает, как сложно опознавать такие трупы; может быть – хотя это маловероятно, – что вовсе не Мэй они схоронили на кладбище при церкви Святой Маргариты морозным февральским днем.

– Как бы там ни было, в гостиную тебе уже можно войти.

Тетя Мэри протягивает руку как приглашение. Алли мотает головой. Ей и в лучшие-то времена было нечего сказать о новом музыкальном спектакле, о том, кто в этом году попадет на выставку в Королевской академии, о том, как трудно отыскать хорошую кухарку, а теперь и подавно.

– Вы слишком ко мне добры, тетя Мэри, я этого не заслуживаю. Считайте, что я нелюдимая бука.

Тетя Мэри поглаживает Алли по руке, невзирая на то, где эта рука была.

– Я считаю, что ты, моя дорогая, очень устала и все еще тоскуешь. Фанни растопит у тебя камин, принесет тебе горячей воды, подаст тебе прямо в комнату плотный ужин, а я больше не стану тебе докучать и звать тебя забавляться с моими глупыми бабочками. Но этой зимой тебе придется наконец появиться на людях. Мэй не хотела бы, чтобы ты ото всех пряталась.

Алли улыбается:

– Мэй давно махнула на меня рукой. Спасибо, тетя Мэри. Пожелайте от меня доброй ночи дяде Джеймсу.

Тетя Мэри целует ее, Алли обдает запахом пудры и шампанского.

– Доброй ночи, моя дорогая. Отдыхай.