Фигуры света

– Он разрешил мне сделать первый надрез и зашить, – рассказывает Анни. – Хотя там было столько мужчин. Но, конечно, не обошлось без шуток о вышивании. Будь это мой шрам, я бы не отказалась от какой-нибудь «ленивой ромашки».

– А ты что сказала? – спрашивает Джейн.

– Предложила вышить его монограмму на животе пациента. Удивительно, как это он не согласился.

Все смеются. Анни и вправду говорит такое, чего никто другой не осмеливается сказать, и врачи, кажется, даже больше ее любят за эту бойкость, но Алли не уверена, что все ее рассказы – чистая правда. Иногда Анни и вовсе говорит какие-то вульгарности, словно бы соревнуется с мужчинами, стараясь им доказать, что и женщины способны на грубое словцо.

– Идут, – говорит Эдит.

Они встают, подходят к помосту, где пустой операционный стол дожидается миссис Хендерсон. Сестры удерживают ее с обеих сторон, словно полицейские – воровку. Зрачки у нее расширены, ноздри раздуваются. За ними идет доктор Страттон, и пока сестры помогают пациентке улечься на стол и затягивают ремни у нее на запястьях, она ждет, вся подобравшись, будто готовясь к танцу. Пациентка принимается что-то бормотать, когда ее хлороформируют. Затем умолкает. Сжатые кулаки разжимаются, дыхание замедляется. Алли иногда кажется, что доктор Страттон хоть и говорит о том, что всякая операция – это нервное напряжение и для пациента, и для хирурга, все-таки своих пациентов предпочитает видеть именно в таком состоянии. Ясность их сознания – не более чем помеха ее истинной работе. Быть может, хирургия и есть целительство в чистейшем его виде. Сестры накрывают лицо спящей пациентки подолом сорочки; ее уже побрили, подготовили к нетерпеливо ждущему скальпелю доктора Страттон.

* * *

Операция проходит как будто бы успешно, и на следующий день миссис Хендерсон уже в силах выпить немножко гоголь-моголя, но в среду у нее поднимается температура, и уже в четверг она мечется в горячечном бреду. Отправляют посыльного за ее мужем, который вместе с двумя их маленькими дочками еле-еле поспевает к ее смертному одру. Доктор Страттон – бледная, светлые прядки выбиваются из туго закрученных кос – отменяет все визиты, весь вечер перечитывает свои записи и пишет письмо совету учредителей; с тех пор как она заявила, что готова выполнить требование больницы к женщинам-хирургам и будет оперировать самостоятельно, попросив совет оставить профессора Дунстана на должности куратора хирургического отделения, доктор Страттон провела десять овариотомий и потеряла четырех пациенток. Это лишь немногим выше показателей смертности у профессора Дунстана, и выборка настолько мала, что эти отклонения, скорее всего, не имеют никакого значения. Сам профессор Дунстан всегда говорил, что хирурги учатся только на практике, и если страна хочет получить опытных хирургов, пусть сначала потерпит неопытных. Само чревосечение – операция столь новая, что тут любой порядок действий будет так или иначе экспериментальным. Овариотомия уже избавила сотни женщин – и здесь, и в Америке – от мешавших им жить симптомов, освободила их от страданий, на которые обрекла их согрешившая Ева.

* * *

– Папа думает, что овариотомия бесполезна, – говорит Анни. – Он показал мне сочинение одного американского врача, который вылечил пятерых женщин от болей и истерии, а он всего-то уложил их на операционный стол, хлороформировал, сделал разрез брюшной стенки и тут же его зашил.

Остальные переглядываются. В Америке все по-другому.

– Но ведь женщины поймут, что месячные никуда не делись, – говорит Элайза.

– Значит, эти ничего не поняли. Наверное, он им сказал или как-то еще их убедил, что месячные никак не связаны с яичниками.

Им всем известно, как мало женщины знают о собственных телах и самом процессе человеческого размножения. Алли вспоминает историю Мэй о родах, во время которых стало понятно, что мать знать не знает, как именно ребенок выйдет из ее тела.

– Мама тоже против, – говорит Алли. – Против овариотомии. Она говорит, что это изнасилование, выдающее себя за науку, и что в экспериментах мы не делаем различий между женщинами и животными. Она говорит, нельзя и дальше поощрять нервных женщин в их беспомощности, нельзя делать им поблажек, а надо приставить их к делу. Она говорит, что почти все беды женщин, которым не нужно зарабатывать себе на жизнь, проистекают от скуки.