Филарет Московский

А в Петербурге 17 января нового, 1843 года скончался митрополит Серафим (Глаголевский). Трудно назвать его другом Филарета, но в письме Андрею Николаевичу Муравьеву московский митрополит так откликался на эту смерть: «Кончина владыки Серафима, хотя жизнь его пред тем не представлялась уже довольно жизненною, произвела во мне чувство сиротства. Утешение нашел я в том, что незадолго пред тем он написал ко мне письмо, которое при получении обрадовало меня… Между тем я пригласил духовенство вверенной мне епархии совершить о нем четыредесятидневное поминовение церковное, которое я в своей домовой церкви начал днем ранее погребения его. Как будто в изъявление за сие благоволение, он повидался со мною чрез несколько дней во сне, вначале по-обыкновенному, а потом во время самого сна имел я сознание, что вижу преставльшегося, тогда как другие, находящиеся тут же, в алтаре Казанского собора, не видят его. Господь да вчинит его в Церкви написанных на небесех!»

На место скончавшегося Серафима назначили варшавского архиепископа Антония (Рафальского). Филарет давно знал его и сам в свое время благословил его принять монашество. В середине тридцатых годов, будучи наместником Почаевской лавры, Антоний прославился успешным обращением в православие униатов, в 1834 году возглавил Варшавскую епархию, где его слава еще более выросла — он не только продолжал обращать в православие, но и многое сделал для улучшения отношений между католиками и православными. Его полюбили и те и другие, но в Варшаве же эта слава стала губить владыку — он привык к добродушному общению с людьми за трапезами, которые становились с каждым годом все обильнее. Филарет пока еще не слишком был наслышан об Антониевых пиршествах и потому от души приветствовал назначение его митрополитом Новгородским, Санкт-Петербургским, Эстляндским и Финляндским. Тогда это была такая обширнейшая единая епархия.

Поначалу владыка Антоний деятельно взялся обозревать все петербургские храмы и подведомственные учреждения, сам совершал литургии, много бывал в учебных заведениях, где проверял знания учеников. Но показав себя с самой лучшей стороны, после Великого поста вернулся к образу жизни, приобретенному в Варшаве — стал устраивать пышные застолья, вызывающе роскошно отделал митрополичий дом, населив его позолоченной мебелью. Особенно бросалась в глаза петербуржцам чрезмерно пышная жизнь владыки, когда он выезжал куда-либо на великолепном экипаже, запряженном шестеркой, а то и восьмеркой лошадей, с кучером, двумя форейторами и двумя гайдуками. Все сие стало вызывать недовольство, и очень скоро у митрополита Антония возникла вражда с обер-прокурором Протасовым. Николая Александровича хоть и обвиняли в неискренней религиозности, но он все же имел и много достоинств, к примеру, боролся с излишествами, терпеть не мог чрезмерного богатства, особенно когда оно выставлялось напоказ и особенно когда этим грешили лица духовного звания. И уже к середине 1843 года митрополит Антоний со своей невоздержанностью в роскоши и пиршествах перетянул на себя нелюбовь Протасова, которую тот испытывал к непокорному Филарету.

А Филарет, к счастью, был далек от всего этого, наслаждаясь московским житьем-бытьем. По пути из Варшавы в Северную столицу новый петербургский владыка проезжал через Москву и на Масленице гостил у московского архиерея, а как он уехал, так вскоре пришла радость Великого поста. В церквях перестали возжигать свечи, служба проходила в темных храмах — лишь пред иконами горели лампады. В те дни Филарет писал: «Духовный мир не легко входит в обычный снаряд наших земных понятий… После служения при свечах служение при иконах, кажется, есть некоторое восхождение, но что значат там сии здешние образы? То ли, что душа сперва засвечала себе свет, а потом при нем получила возможность созерцать образы небесные?» В храмах читался Великий канон Андрея Критского, после которого многажды становились на колени, произнося молитву, столь дивно переложенную в стихи Пушкиным в последний год его жизни:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

В праздник Благовещения в Чудовом монастыре звучало полное поэзии божественное слово Московского Златоуста: