Филфак

Спутанное дыхание одно на двоих. Рваные стоны. Бессвязные мысли. Тонкая преграда на моём пути. И крышесносное ощущение эйфории от того, что эта девочка подо мной только моя. Глаза в глаза. Душа в душу. Я губами собираю с лица Ани все страхи. Она забывает про боль.

— Я люблю тебя, комбайнер Соколов! — шепчет заветное стоп-слово, когда тормозить уже поздно.

— Я люблю тебя, Пуговка, — укутываю словами, как тёплым одеялом, и до утра пропадаю в своей девочке.

Меня будит шум дождя за окном. Монотонный. Мягкий. Убаюкивающий. Сто́ит вынырнуть из сна, как ощущение безграничного счастья накрывает с головой. Чуть сильнее прижимаю к груди спящую Румянцеву и не могу на неё налюбоваться. Вдыхаю чарующий аромат её тела, носом путаюсь в мягкости длинных волос. В памяти моментально вспыхивают искрами яркие мгновения минувшей ночи. Острое желание повторить колючими иголками пробегает по телу, решительно отключая мозг. Мотаю головой, скидывая морок неуёмного влечения. Не всё сразу! Чтобы ненароком не разбудить свою девочку, аккуратно встаю с кровати и решаю приготовить Пуговке завтрак, а за одним во всём признаться.

Под недовольное мурчание Хвоста плетусь на кухню, попутно собирая с пола раскиданные в порыве страсти вещи. На кухонном столе замечаю записку от Анькиного папы и пару купюр.

«Нюра, я уехал! Буду в воскресенье. Есть захочешь, сходи в магазин. Целую, папа! P.S. И да, дочь, будь хорошей девочкой!»

От последней фразы губы невольно растягиваются в улыбке. Да уж, дяде Роме лучше не знать, насколько хорошей была его дочка этой ночью. А вот то, что в магазин по-любому придётся идти, понимаю буквально сразу, стоит лишь заглянуть в пустой холодильник.

С вешалки хватаю куртку главы семейства Румянцевых, с тумбочки — ключи. И пока Пуговка наслаждается сладкими сновидениями, метеором несусь в продуктовый. Яйца, молоко, хлеб — ничего сверхъестественного, но мне нестерпимо хочется приготовить сюрприз для моей спящей царевны. Вот только у судьбы на меня иные планы…

— Соколов Илья Семёнович? — грубый голос сотрудника полиции врывается в сознание в двух шагах от подъезда.

Невыспавшийся, с одутловатым лицом блюститель порядка измеряет меня равнодушным взглядом, сравнивая мою физиономию с ориентировкой в руках.

— Нет, вы ошиблись, — заявляю уверенно и пытаюсь протиснуться мимо. — Я Филатов. Филатов Александр Игоревич.

— Странно, — потирает подбородок полицейский и как специально перекрывает своей грузной фигурой проход. — А разрешите ваши документы.

— Было бы странно носить их с собой в магазин, не находите? – и в подтверждение своих слов поднимаю пакет с продуктами.

— И всё же, — ведёт бровями мужик и смотрит куда-то вдаль, за мою спину.

— Дайте две минуты, я поднимусь за паспортом, — стараюсь звучать равнодушно, хоть и понимаю, что влип по полной. Но я просто обязан предупредить Румянцеву о моём внезапном исчезновении, иначе одному Богу известно, что та насочиняет в своей голове.

И вроде полицейский не против, хоть и собирается подняться до квартиры со мной. Вот уже и от домофона отошёл. До цели — всего шаг. Но тот обрывается мерзким голосом Царёва:

— Этот! Этот меня избил! И тачку угнал!

Вместо романтического завтрака на двоих меня встречает одиночная камера, вместо откровений с Аней — долгая задушевная беседа со следователем. Однообразные вопросы сжирают время с адской скоростью. Монотонный дождь продолжает безразлично биться в окно, намекая, что дело близится к вечеру. Я даже не пытаюсь отрицать своей вины, да и какой смысл? Знаю, что всего один звонок Шахову или матери решит все мои проблемы на раз-два. Вот только следователь не спешит со звонками, будто специально затягивая время. Когда же в руки попадает простецкий мобильник, я понимаю, что позвонить должен совсем другому человеку, а потому по памяти набираю Анькин номер.

Глава 19. Курица

Аня.

Не успеваю открыть глаза, как сладкая истома разливается по телу. Увязаю в ней, как муравьишка в смоле, и расплываюсь в блаженной улыбке. Мне плевать на непогоду за окном и разборки соседей за стенкой спозаранку. Мой рай внутри меня утопает в нежности красок и безграничной любви. Теперь я на все сто знаю, какая она, эта самая любовь, на вкус. Мне хочется петь, парить в безумном танце и кричать во весь голос, как я счастлива. Что я люблю…

Единственное, что кляксой расползается на душе, — это тишина. Гоню отголоски дурных мыслей прочь и потянувшись встаю. Уверена, Соколов чистит зубы или играет с Хвостом. Наверняка парень привык рано просыпаться, а потому без дела валяться рядом со мной ему было невмоготу. Но ни в ванной, ни на кухне, ни на балконе я Илью не нахожу. Впрочем, как и его вещи.

Осознание трусливого побега и собственной глупости решительно бьёт под дых, а в уголках глаз невольно собираются слёзы. Нет, я ни капли не жалею о случившемся между нами, просто противно, до зубного скрежета мерзко ощущать себя девочкой на одну ночь. Вишенкой на торте становятся пропавшие деньги с обеденного стола, которые папа оставил перед отъездом, чтобы я не умерла с голода.