Филологическая герменевтика

Очевидно, кроме смыслов, доступных в герменевтической ситуации рефлективному усмотрению, и кроме текстовых средств, доступных рефлективному восприятию, в деятельность понимания вплетаются смыслы и средства другого рода, которые обеспечивают функционирование или угасание смыслов и текстовых средств первого рода, как бы «командуют» ими. Назовем эти «командующие» единицы мета-смыслами и мета-средствами. Таковы, например, формальные показатели стихотворного характера текста, наличные в «Бесах» (написанных четырехстопным хореем) и отсутствующие в предложении о показаниях Петрова. Хотя последнее тоже написано четырехстопным хореем, хорей в нем выступает лишь как средство, которое в практической позиции герменевтической деятельности совершенно подавляется определенным мета-средством («жанр деловой коммуникации»), соотносительным с определенным мета-смыслом («убежденность следователя в мере ценности данных сведений»). Такая соотнесенность обеспечивает очень важную для понима_{70}ния текстов экспектацию, т.е. готовность к рецепции текста в соответствии с формально-содержательной программой, заданной продуцентом. Это, кстати, дает еще одну технику понимания – ориентацию в содержательности по экспектациям. Разумеется, эта техника всегда совмещена с другими, причем при работе с высокохудожественными текстами она предполагает высокую герменевтическую культуру: в таких текстах мера возможностей для использования этой техники все время колеблется, что объясняется постоянными чередованиями автоматизмов жанра и проявлений жанрового своеобразия.

Нетрудно показать, что и мета-средства, и мета-смыслы, и необходимая для оперирования теми и другими мета-позиция понимающего человека, и своего рода «второй текст», надстраивающийся благодаря этой мета-позиции над непосредственно наличным в восприятии «первым текстом» – результат социально необходимой рефлексии и над смыслами, и над средствами, и вообще над всей содержательностью произведений человеческой речи. Эта рефлексия глубоко социальна – хотя бы уже потому, что она разделена между совокупным реципиентом и конкретным продуцентом текста: последний не меньше первого заинтересован в том, чтобы стихи не воспринимались и не понимались «прозаически», а политические призывы – «интимно-лирически». Поэтому в самом тексте расставляются «экспектационные ориентиры», включая как ориентиры жанровой принадлежности текста и микроконтекстов, так и ориентиры идейной направленности. Научиться (и научить) пользоваться этими ориентирами (обычно несравненно более сложными, чем в только что приведенном примере) – одна из важных задач филологической герменевтики, связанная с рациональным использованием техник понимания. Попутно отметим, что описанная выше эпифеноменальность в понимании текста «Вишневого сада» отчасти связана с удивительным (хотя и достаточно распространенным) невниманием в процессе чтения именно к мета-средствам (включая даже подзаголовок пьесы!) и мета-смыслам текста пьесы (включая даже тот, который дискурсивно дан в формулировке одного из самых талантливых читателей Чехова: «Его врагом была пошлость...»). Очевидно, еще достаточно распространены и фактическое непризнание жанрового своеобразия всех художественных текстов, и невладение рефлективной техникой, выводящей за рамки частной герменевтической ситуации к ситуации более общей и социально более значимой. Между тем этот выход за пределы _{71}узко построенной ситуации «встречи с текстом» составляет для герменевтической деятельности примерно то же, что для всей человеческой жизнедеятельности – выход за пределы приема пищи к использованию той энергии, в которую превратилась пища.

4. Рефлективная основа понимания текста