«Филологическая проза» Андрея Синявского

Однако ряд ассоциативно-интертекстуальных отсылок, в представлении современных критиков, может быть еще более емок и широк. Через Маяковского А. Архангельский, например, стремится подойти в «Прогулках…» к Б. Пастернаку, к его «Охранной грамоте», причем в данном случае не через апелляцию к особенностям внешнего изложения, формы, но через существо идейных констант. По Архангельскому, «отсылки к “Охранной грамоте” <…> тем закономернее, что проблема “искусства для искусства” и “искусства для пользы” – главная в книге Пастернака <…> Собственно, вся эта книга построена на последовательном преодолении теории “служебное™” культуры – в пользу теории ее “самоценности”»[48]. Критик уверенно заявляет: «…будь у меня больше места, я бы привел множество параллельных цитат»[49]. И доказать убедительность таковой позиции действительно не сложно, особенно с учетом исторических обстоятельств жизни самого Пастернака 1940-1950-х годов, близких создателю «Прогулок с Пушкиным».

Любопытно, что у одного из участников «Круглого стола» 1990 года возникла и современная параллель к нарративной форме Терца – наметившийся интертекстуальный диалог с Б. Окуджавой. С. Небольсин напомнил о песенной лирике поэта 1960-х годов и обратился к строкам из «Былое нельзя возвратить…»

А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем
поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа[50]

.

Точечная и, казалось бы, почти случайная связь с лирикой 1960-х годов подводит к принципиально важной с научной точки зрения мысли: обращение Синявского-Терца к стилистике «свободной прогулки», к форме «непринужденной беседы» фактически уже было подготовлено (до него) отечественной литературой, историей развития одной из ее ветвей: Гоголь, Достоевский, Л. Толстой – о Пушкине, в начале XX века – Розанов, В. Соловьев, Мережковский и Пушкин, чуть позже Цветаева, Маяковский, Есенин, Пастернак, Ходасевич, Ахматова, Набоков и Пушкин, наконец в эпоху, близкую Синявскому, – Окуджава и его, тоже субъективный Пушкин. Понятно, что подобный ряд можно множить и расширять, но концептуально важно, что терцевский Пушкин уже имел свою «личностно-субъективированную» предысторию и был подготовлен одной из интертекстуальных традиций-тенденций развития русской литературы.

Однако своеобразие субъективной манеры Терца состоит в том, что он сумел (в том числе по воле реальных жизненных обстоятельств) пропустить образ его Пушкина через около-лагерное пространство, причем в своем эстетическом (речестилевом) снижении он (как показывает текст «романа»[51]) не пошел дальше самого Пушкина (или, например, Ивана Баркова). Если объективнее взглянуть на терцевское повествование, то окажется, что лагерные жаргонизмы, за которые судили писателя, весьма локальны и по существу «случайны» в тексте, по-своему искусственны и неорганичны, что свидетельствует об их окказиональности и рациональности. При доработке текста после Дубровлагеря писатель намеренно и весьма «умственно», на наш взгляд, оставлял (или вводил) блатную лексику в текст «Прогулок…», ориентируясь на «житейские» условия ожидаемой публикации на Западе. Вольный стиль «Прогулок…» для отечественного читателя уже сам по себе был достаточно эпатажен (неслучайно в тексте совершенно отсутствует обсценная лексика) – блатные словечки нужны были Терцу исключительно для «задора», для маркировки «запретки» (с учетом полисемии слова), для поддержания (по сути искусственного) преступно-воровского имиджа автора – Абрама Терца. Интеллектуальный подтекст «Прогулок…» весьма далек от ментальных перспектив опрощенной маски нарратора (нарратора-маски), изобличая за ней литературоведческий талант и тонкую наблюдательность Синявского-исследователя.

Потому вряд ли был до конца искренен крупный специалист по русской литературе XIX века Ю. Манн, который в ходе дискуссии в «Вопросах литературы» осторожно (и охранительно для писателя) говорил, что использование Синявским «псевдо-маски “Абрам Терц”» закономерно и оправданно[52].

Скорее был честен и прав С. Бочаров, который соглашался «спокойно принять “Прогулки с Пушкиным” в пушкиноведение»[53], признавая главенствующую роль в «Прогулках…» Синявского, но не Терца.

* * *

В интервью 1983 года, отвечая на вопросы Джона Глэда, Андрей Синявский вспоминал, когда, как и при каких условиях он задумал текст «Прогулок с Пушкиным». Ранее уже приводилась цитата о том, что в Лефортово ему «попался Вересаев» и тогда же он «сделал выписки», которые «потом использовал»[54]. В другом месте Синявский даже удивлялся: «<…> каждый, даже не обязательно пушкинист, а просто интеллигентный человек, гуманитарий, филолог в России по этим цитатам очень легко может установить источник. А источник таков – это книга Вересаева “Пушкин в жизни”, где весь жизненный и творческий путь Пушкина освещается при помощи кусочков и отрывков из высказываний современников, из журналов»[55].