«Филологическая проза» Андрея Синявского

А. Д. Синявский с женой Марией Васильевной Розановой

По существу, обращение Синявского к Пушкину было случайным. Но, как известно, случайность представляет собой неосознанную и еще не обобщенную закономерность (Левкипп, Демокрит, Аристотель и др.). И дело не только в личности Пушкина. Так, жена Синявского, Мария Розанова, видит в этом «божественный промысел», отклик свыше на ее молитвы: «…хочется иногда рвануть тельняшку на груди – стреляйте, сволочи: это я во всем виновата! Потому что это моя книжка, для меня написанная, по моей молитве – Господи, спаси Синявского, не дай ему пропасть, пошли, Господи, Ангела Твоего…»[56] И добавляет о «Прогулках…»:

«Началась эта история, эти прогулки, задолго до Синявского и его Дубровлагеря…»[57]

Розанова рассказывает «детективную» историю времен ее юношества, когда она украла («криминал») из школьной библиотеки книгу В. В. Вересаева «Пушкин в жизни»: «Я украла Вересаева. “Пушкин в жизни” – два синеньких тома, с белыми барельефами, с пропорцией листа, плавно переходящей в золотое сечение, вольготными полями, упоительными картинками и совершенно невероятными историями, которые могут случаться только с гением, и это совершенно ясно, потому что мы – в едином строю, в красных галстуках, синий низ – белый верх, и мы хороши, мы прекрасны тем, что нас много и дружно – к борьбе за дело Ленина – Сталина будь готов! А он – один и в прозрачных кисейных панталонах, ай да Пушкин, ай да сукин сын! <…> Сам сахарный, а зад у него яблочный, одним словом – гений, не как мы – толпа, а царь, живет один. И нет у нас другого такого, единственный, остальные (которые из учебника) все в наших пионерских рядах: и Лермонтов, и Толстой, а ОН – на особицу…»[58]

Розанова признается: «Время от времени я ее перечитываю, частенько лезу туда за той или иной справкой, и на моих сегодняшних книжных полках она, изрядно уже потрепанная (все-таки с 41-го года гуляет со мной, бедолага), занимает место. Одна из немногих живет под стеклом…»[59]

По словам Розановой: «И все десять лет, что мы прожили с Синявским до его ареста в 65-м году, я уговаривала: прочти, говорила, Вересаева, книга-то необыкновенная…»[60] Правда, Синявский «сопротивлялся»: «все был недосуг и разные обстоятельства. Так и ушел в тюрьму…»[61], не прочитав книгу.

А далее, как известно, были Лефортово, библиотека, Вересаев. Жена писателя прямолинейно и уверенно сводит ряд различных событий к единому вектору и утверждает собственную роль в замысле «Прогулок…»: еще до ареста, «когда тучи уже сгущались и мы чувствовали дыхание погони в спину, я сказала Синявскому: ну что это у тебя все произведения какие-то мрачные? Сочини мне в подарок что-нибудь радостное, ангельское, напиши мне про Моцарта… И он это сделал – в лагере. Потому что Пушкин – это Моцарт…»[62]

Если отвлечься от розановской (М. В. Розановой) аберрации стиля, смысла, памяти (причины и следствия), но обратиться к фактам, то можно признать, что нечто личное и субъективное действительно было в обращении Синявского к Вересаеву. Вероятно, посредством Вересаева осуществлялась в заключении актуализация «незримых» связей с домом, с семьей, с женой. Однако посвящения М. В. Розановой даже после освобождения и завершения «Прогулок…» все-таки не последовало, хотя, как известно, текст передавался на волю именно посредством писем к жене[63]. Розанова пишет об этом: «Прогулки были кончены в 68-м году, тогда же я их перечитала, выбрав из писем соответствующие отрывки <…> – рукопись, то есть оригиналы всех писем, лежит в моих бумагах <…> машинопись сразу же уехала за границу, где и хранится»[64].

Вряд ли Синявский был намерен создать «Прогулки…» «в подарок», как нечто «радостное» и «легкое». Несомненно, главным и сущностным был сам Пушкин: его личность и творчество, его поэтическая судьба и жизненные обстоятельства. Едва ли можно себе представить, что в разговоре о «чистом искусстве» истоком его «прогулок с имярек» мог бы стать какой-то другой (не пушкинский) именной том, например, из популярной и авторитетной серии «ЖЗЛ» – ведь в знаменательном для Синявского 1965 году в серии «ЖЗЛ» уже вышли очередными изданиями «Ломоносов» (А. Морозова), «Салтыков-Щедрин» (А. Туркова), «Достоевский» (Л. Гроссмана). Были опубликованы «Гоголь», «Тургенев», «Короленко», «Горький» или «Шекспир», «Бальзак», «Гете» (и др.). Однако именно Пушкин давал Синявскому возможность аккумулировать различные сферы его личностных, профессиональных и художнических приоритетов: любителя фольклора (в том числе анекдотов о Пушкине), лектора-преподавателя МГУ и Школы-студии МХАТ (с обязательными лекционными часами по Пушкину), исследователя-филолога (степень кандидата наук, служба в ИМЛИ АН СССР, сектор советской литературы, критик «Нового мира» и др.). И, несомненно, опыт писателя-диссидента Абрама Терца. Пушкин стал терцевским «всем».