Филонов

Филонов и Алис шли вдоль Первой линии; сумерки клали на всё мягкий голубоватый оттенок; в окнах лавок горели огни; вдруг пошёл снег, крупный, он уронил перед глазами кружево своего неприхотливого падения.

Высокая колокольня{90} сразу перестала быть видной, но нити падающих снежинок не могли удержать звуков, рождавшихся там, в высоте; они мягко накладывали свою пушистую лапу на ухо: буум-буумм…

Филонов и Алис шли в ногу, им было весело под танец снежинок и этих звуков, летящих с высоты.

Церковь была открыта, оттуда пахло воском и ладаном, в тёплой черноте теплились несколько свечечек…

Филонов взял Алис за руку. Им овладело мирное благожелательное настроение. Всё казалось ему патриархальным, простым и несложным, может быть, это были не его чувства, а он заражался чистотой той, что шла рядом с ним, доверчиво подав ему свою руку…

Глава XVII. Любовь

Алис, узнав от хозяйки, что Филонов от сестры больше денег получать не будет, что он бедствует и три дня ничего не ел, составила определённый план.

Она решила не говорить об этом много с Филоновым, пусть он будет считаться с фактом совершившимся и доверять ей.

Только теперь, рассматривая работы, Алис увидела Филонова, сильной воли человека… несомненного творца… потерпевшего поражение, она понимала, что Филонова постигло полное разочарование, что надежды, возлагавшиеся на выставку, не оправдались.

Она видела трагедию, ареной которой была душа художника, и ей было искренне жаль его; она думала, что Филонову нужна опора сейчас, и что этой опорой может быть только она одна… Алис, если будет близким ему человеком…

Молодые люди подымались по лестнице: Филонов заметил, что он смотрит на фигуру Алис с жаждой, с вожделением. На одном из поворотов лестницы он протянул к ней руки, но она, не понимая, пожала их своим ручками в замшевых перчатках и быстро побежала выше: Филонов не повторял своих попыток более, сверху спускался молодой человек, насвистывая и вертя тростью…

Алис открыла дверь в свою комнату.

– Осторожнее, Филонов, не споткнитесь о корзину, ах! Да её и нет… здесь какие-то новости… – и Алис зажгла лампу; на столе лежал листок бумаги, на котором было написано рукой Оношко; несколько строк о её отъезде и в постскриптуме Филонову девушка передавала привет.

Мальчик лет четырнадцати внёс самовар; он был острижен под скобку, подпоясан ремешком, а от рубашки из кумача падал яркий рефлекс на его щёки. Миша походил на девушку, Филонову было сладостно смотреть на него, Филонов заметил, что в нём нежность ширилась и росла, и готова была литься через край. Алис достала из шкафа масло, ветчину, хлеб, сыр, варенье, конфеты, фрукты.

Алис и Филонов смотрели друг на друга – их разделял самовар.

Филонов ожидал давно остаться с Алис наедине и теперь… так иногда вместо дождя день вдруг возьмёт и подарит прекрасной погодой…

Над правым глазом Алис свешивалась на лоб прядь волос, она несколько раз поправляла её рукой…

– Вы нехороший, – сказала Алис, – почему не рассказать обо всём, искренне; к чему считать меня чужой…

Филонов смотрел на Алис и соглашался и торжествовал в одно и то же время.

Филонов не был ловеласом, но к Алис его влекла теперь окончательно укреплённая и оправданная нежность…

Филонов и Алис обменивались взглядами, и если во взгляде последней было согласие и открытость невинной девушки, то Филонов видел, что всё его существо поглощено желанием страсти…

Они стояли у стены: Алис не сопротивлялась объятиям Филонова, как будто они были её обычной средой, в них не было ничего неожиданного, она сохраняла серьёзность и лишь глаза её были лучистыми, да щеки румянели…

Часы в коридоре пробили десять…

Филонову казалось, что он лежит в поле, и кругом стебли травы и пушистые сухие головки васильков; в лете есть своеобразная любовная ласка; в любовной ласке – нега лета. Кроткие, девические, неумелые ласки Алис не были знойным летом, а благоуханной весной, когда земля устлана опавшими лепестками цветов…

Алис и Филонов были друзьями, потом братом и сестрой, теперь их отношения подходили к той границе большого доверия, где каждый для другого – всё: и самопожертвование, и согласие…

Филонов, подобно человеку, решившему плыть через опасный пролив, отчалил…

Настоящее было прекрасным, и в нём, как в море васильков, потонуло всё прошлое…

– До свидания, милая, нежная, моя…

Тихо щёлкнул замок двери, так же тихо Филонов прошёл по коридору, в кухню дверь была открыта, там сидел зачитавшийся Миша; Филонов подошёл к нему, Алис стояла возле с улыбкой новой и светлой; Миша показал первую страницу книги: на ней стояло: «Восемьдесят тысяч лье под водой»{91}.

– Увлекательное путешествие, – целуя Алис, сказал Филонов…

Улица была пустынной и белой, а небо тёмное, синее, и оттуда тянулись стрелы звёзд.