Философ и теология

Я не спешу доказывать свою правоту, поскольку слишком хорошо знаю, какой Смысл извлекут из моих слов теологи, которым ничто не помешает это сделать, они путают доктринальные дефиниции и реальную религиозную жизнь, которую можно наблюдать в умах людей. В отличие от своего учителя св. Фомы Аквинского они не замечают разницы между двумя столь различными положениями: существуют рациональные доказательства бытия Бога; и другим: эти доказательства не только существуют, но и все люди во все времена способны их понять. Очень бы хотелось, чтобы профессора теологии или философии, пребывающие в этой иллюзии, поразмыслили бы над совершенно справедливыми словами Габриэля Марселя о том, что чем меньше мы нуждаемся в доказательствах существования Бога, тем больше мы их находим, и, наоборот, чем больше мы в них нуждаемся, тем труднее их обнаружить. Порядок, которому следуют в преподавании вопроса о существовании Бога, приобретает здесь огромное практическое значение. Даже если допустить, что Бог философии — это Бог-Спаситель, то и в этом случае вера в Его существование предохранит меня от серьезных потрясений, если кто-нибудь из неверующих поставит под сомнение состоятельность одного из моих доказательств Его существования. Моя религиозная жизнь основывается не на рассуждениях Аристотеля, Декарта или же Мальбранша: «fundatus sum supra firmam petram», однако, если сначала мне дадут подкрепленное доказательствами знание того, что Бог существует, и только после этого научат меня верить в это, то следует опасаться, что результатом такого обучения будет нечто прямо противоположное. Верить, с одной стороны, и думать, что знаешь, с другой стороны, — различные вещи, до такой степени различные, что во втором случае вера может показаться легкой, поскольку она, вроде бы только подтверждает знание, но если знание утратит свою достоверность, такая вера скорее всего исчезнет вместе с таким знанием. Некоему человеку казалось, что он знает о существовании Бога— потеряв знание, он замечает, что вместе со знанием он утратил и веру.

Если уж мы действительно хотим обратиться к разуму, то не следует навязывать ему дешевой метафизики. Нам ответят, что метафизика слишком сложна для детей. Что же, это абсолютно верно — метафизика сложна для всех людей; именно поэтому, согласно св. Фоме, необходимо, чтобы те истины, от которых зависит спасение человека, даже если они доступны естественному разуму, были также даны в Откровении. Св. Фома так и говорит: это необходимо, песеззапит,. Немного обеспокоенные тем, что св. Фома, таким образом, подвергает сомнению необходимое формальное различие между областью веры и областью знания, наши теологи-«томисты» (которые даже более «томисты», чем сам св. Фома Аквинский) уточняют, что речь здесь идет только о моральной необходимости; они говорят, что это была только тогаШег песеззапит. Являясь в том числе и актом, моральная необходимость, хотя она и принадлежит к другой области, нежели метафизическая необходимость, не менее обязательна, чем последняя, — вот почему св. Фома не счел нужным обозначить это различие. В перспективе спасения человеческого рода, которую мы у него находим, это различие несущественно. Всевышний хочет, чтобы спасение было возможным для всех людей не только теоретически, т. е. в принципе, но и практически, т. е. на деле. Какое значение в этом контексте имеет теоретически допускаемая способность всех людей, во все времена и при любых условиях доказать существование Бога, если практически — в действительности— так много людей этого сделать не могут? Многочисленны ли те, кто может это сделать? «РаиаБягш» — говорит св. Фома Аквинский. Вот почему этот святой советовал всем людям — молодым и более зрелым — воспринимать Божию истину посредством веры, а затем уж стараться понять ее. Это была сама мудрость, но не стоит забывать, что дело происходило в XIII веке. Похоже, за истекшие века был открыт способ производить на свет в большом количестве детей-метафизиков.

Священникам, научившим меня религии, которую они, кстати сказать, не разбавляли для нас псевдофилософией, я обязан следующим свидетельством: «Я верую в Бога, потому что Он сам открыл нам, что Он существует». Перечитывая эти строки спустя более, чем шестьдесят лет, человек, заучивший их некогда наизусть, чувствует себя так, будто он вернулся домой; все в этих словах в наше время так же истинно, как и тогда. В этом катехизисе 1885 года — столь точном и полном, так прочно основанном на союзе веры и разума, хотя первая никогда не теряла своей руководящей роли — я не забыл ни единой строки, и, что еще более важно, мне никогда не приходилось сомневаться ни в одной из них. Хотелось бы пожелать будущим христианам, чтобы и они могли подобным же образом засвидетельствовать истинность катехизиса* который они изучают сегодня.