Дорогой друг. По-видимому, Лиза не приехала. Вы еще не сказали мне, что она вам ответила на просьбу, которую вы ей передали от меня. Вы знаете, в каком я положении. Невозможно оставаться на моей квартире; вы знаете, что говорит о ней Заблоцкий. Квартира Жихаревых еще сомнительна, но я уверен, что если бы вы и Лиза постарались немножко, дело скоро стало бы верным, ибо надо только закончить часть домика, а я мог бы тотчас же дать 1000 р. вперед, в счет моей квартирной платы. Если бы все это вышло, я был бы устроен до конца моей жизни. Я убежден, что, как только я буду иметь уверенность в этом, я быстро поправлюсь. Переселившись, имея квартиру, где оставаться мне было бы не противно и не страшно снова заболеть, я устроился бы скромно и экономно. Но что делать, если из всего этого ничего не выйдет? Вчера говорили о новой квартире для Лизы. Ну вот! прибавив те 700 р., которые я даю Шульцу, Лиза могла бы меня устроить у себя, и, признаюсь, я не понимаю, чем бы я ее стеснил, принимая во внимание нашу взаимную привычку к независимости. Как видите, я обращаюсь к вам с смиренной и настоятельной просьбой, но что делать, болезнь заставляет. Я надеялся, как вам известно, найти себе убежище или в Рождествене или у тетушки, но в данную минуту, как видите, не могу об этом и думать и рассчитываю на вас двух, как на добрых и великодушных родственниц, которые извлекут меня из этих бездн, хотя бы для того, чтобы от меня отделаться. Пока же вам известно, что я только через месяц могу взять свои деньги из ломбарда, что деньги Левашовых получатся тоже не так-то скоро, наконец, что я получаю свою треть только в половине сентября; а до тех пор надо считаться с моей жизнью больного, немного более дорогой, чем жизнь здорового человека. Я думаю иногда о том, чтоб лечь в больницу, но, кажется, это не особенно легко устроить. – Вчера я провел остаток дня у Раевского, слушая его прекрасный орган, дивно исполнивший Stabat mater Россини. Милый Раевский очень ухаживал за мной; к несчастью, он не может в данную минуту приютить меня у себя, так как Орлова и Пашкова приедут вскорости. – До свидания, мой добрый друг. Скажите, когда и как я вас увижу. Надеюсь, что в вашей квартире через несколько дней уже не будет так холодно, как вчера. – Мой вчерашний выезд в сущности мне не повредил, несмотря на холод ваших комнат, но все же мое состояние еще очень неопределенно. Обедать отправлюсь к Раевским. – Само собой разумеется, что эта записка, которая, как вы видите, есть вопль отчаянья, обращена как к вам, так и к Лизе. Положение мое весьма затруднительно, но я упорно надеюсь на Вас. Итак до свидания, дорогой друг, и да поможет вам Бог в этом, как и во всем прочем.
Вот Васелиса. – Вчера вечером, проходя по Малой Дмитровке мимо дома Головина, о котором вы мне, кажется, говорили, я остановился для того, чтобы спросить о цене и узнать, сдается ли еще флигель. Цена за главный дом 3000 р., флигель же занят хозяином. Попросите, пожалуйста, Лизу посмотреть этот дом; не может быть, чтобы он ей не понравился. – Чудесно было бы нам поселиться в этой местности. – С ума можно сойти при одной мысли об этом. – Будьте здоровы. – Сегодня я не так хорошо себя чувствую, как вчера, но с помощью Божией и вашей, может быть, будет лучше. Пусть дамы посмотрят также квартиру в доме Голицыных. Кажется, отдача в наем зависит от княгини; надеюсь, что она будет ко мне благосклонна. Впрочем, у меня там есть протекция Салтыкова.
Что ваша головная боль?
Еще раз перечел вашу записку. – Я не собирался к вам вчера вечером; к тому же я провел день довольно плохо и не мог взять ванны. Мне не нужно было писать Салтыкову, он сам ко мне пришел; я ему написал накануне о том, что желал бы с ним поговорить. От меня он пошел к кн. Голицыной замолвить за меня словечко. Вы не хотите, чтобы я поселился вместе с Лизой: напрасно. – Дело идет не о постоянном жилище для меня, по той простой причине, что я не настолько богат, чтобы провести остаток дней моих в Москве, и вы отлично знаете, что единственный исход для меня – это жизнь в деревне,