Философия безмятежности. Тетрафармакос Эпикура

Отчасти проблема заключается в том, что мы не можем представить себе наше собственное небытие. Даже сама формулировка кажется несколько неуклюжей. Это небытие не будет «нашим», поскольку нас самих уже не будет. Мы никогда не будем мертвыми, поскольку после смерти мы не будем существовать вовсе. Тот, кто задает вопрос: «Что случится со мной после того, как я умру?», упускает из виду тот факт, что после смерти нет никакого «Я». В этом суть: смерть – конец всего. Если есть какое-то посмертное существование, то это означает, что событие, которое мы называем смертью, на самом деле вовсе не смерть, а просто момент некой трансформации в продолжающемся существовании людей как наделенных сознанием существ. Но Эпикур не тратил время на идеи такого рода. Он считал, что люди – это телесные существа, состоящие из физических атомов, и, когда тело умирает и атомы рассеиваются, человеку приходит конец. Когда такое случается, не остается никакого «Я», чтобы ощущать что-то, а отсутствие ощущений не является ни благом, ни злом, поскольку не предполагает ни удовольствия, ни страдания. Но нас снова подводит язык: имеет ли вообще смысл говорить о том, что мы «ничего не испытываем», когда уже некому что-то испытывать?

Согласно Эпикуру, если усвоить эту ключевую мысль, жизнь сразу станет более приятной. Он писал:

Нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг [вполне убежден], что в не-жизни нет ничего страшного[41].

Его мысль развивалась так. Чего мы действительно боимся в жизни? Возможно, голода, бедности, болезней, насилия. Всего того, что наверняка способно нам навредить, а в крайнем случае даже убить. Это вполне естественный страх перед болью, но в конечном итоге – перед смертью. Но если в смерти нет ничего, чего стоило бы бояться (по названным выше причинам), то и вышеназванных вещей тоже не стоит бояться. Что самое худшее может случиться с человеком? Смерть. Но поскольку ее не стоит опасаться, никакие прочие вещи тоже не должны нас тревожить – по крайней мере, не так сильно, как обычно.

Скептик тут может возразить, что наш страх перед перечисленными опасностями – голодом, болезнями, насилием, самой смертью – в значительной степени объясняется страданиями, которые их сопровождают. Если о самой смерти, понятой как небытие, можно не беспокоиться, то те страдания, с которыми связан процесс умирания, нас по-прежнему тревожат. Эпикур, конечно, понимал это; в конце концов, для него страдание – это единственное настоящее зло. Так что же он мог бы возразить?

Полагаю, он мог бы ответить двумя способами. Во-первых, сказать, как мы уже видели раньше, что физическая боль бывает двух типов: либо терпимая, либо непродолжительная. С длительной, но умеренной болью, хоть в ней и нет ничего приятного, можно справиться, и многие сносят ее без лишних жалоб. Сильная боль, считал Эпикур, обычно быстро проходит. Если она очень сильна и не прекращается, то, по всей вероятности, это признак скорой смерти, которая естественным образом положит конец боли. В любом случае, какими бы ни были наши страдания, они обычно уравновешиваются удовольствиями, которые мы испытываем в то же самое время, пусть мы и не всегда отдаем себе в них отчет.

Второй ответ мог бы заключаться в том, что, хотя телесные страдания – зло, они не идут ни в какое сравнение с душевной болью. Страх смерти может быть намного хуже, чем боль, причиняемая смертельной болезнью, сказал бы Эпикур, и это тем более справедливо сегодня, когда к нашим услугам все достижения паллиативной медицины. То же самое касается голода: опыт постящихся или соблюдающих диету доказывает, что люди легко справляются с этим ощущением, если оно непродолжительно, но страх того, что ты можешь оказаться неспособен прокормить себя в трудные времена, игнорировать гораздо сложнее. Телесные страдания преодолеть легко, душевные – гораздо труднее.

Аргументы Эпикура, доказывающие, что смерти бояться не стоит, повторяет Лукреций. Он тоже подчеркивает, что этот страх часто родится из неспособности понять, что в момент смерти нас уже не будет. Страдать мы можем, пока существуем, а смерть – это небытие. Он выразил это так:

Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти,
Что невозможно тому, кого нет, оказаться несчастным,
Что для него все равно, хоть совсем бы на свет не родиться[42]

.