Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью

Это как раз и вызывает затемнение темы самой научной истины. В этом смысле, можно говорить о затемнении техникой, которое, однако, определяется не самой техникой, а тем, что наука затемнена в качестве процедуры истины. И это связано с тем, как научные идеи и их практические последствия насильственно выстраиваются или переориентируются в русле рыночного потребления. Это приводит к производству, в худшем случае, невероятного количества бесполезных, жалких, уродливых вещей, а в лучшем – вещей полезных, но создаваемых в полной анархии. Нормой их является не полезность или красота, а просто продаваемость.

– Что Вы думаете об установленной Хайдеггером связи между техническим прогрессом и «забвением бытия»?

– Что касается вопроса «забвения бытия», моя позиция, очевидна, совершенно отличается от хайдеггеровской. У Хайдеггера есть идея потерянного начала, без которой, я считаю, вполне можно обойтись. В техническом развитии ничто не говорит о потерянном начале. Да и чем могло бы быть такое утраченное начало? Греческий мир, то есть мир рабства, жестоких войн, слепой резни? Это типично немецкая выдумка! Я не согласен со всем этим. И все же Хайдеггер был великим мыслителем, пусть даже, с другой стороны, он оставался мелкобуржуазным нацистом. У него было понимание того, что техническое развитие науки может принести облегчение, создать альтернативу только в том случае, если будет задействовано нечто относящееся к регистру мысли – он не мог бы сказать «Идеи», поскольку терпеть не мог это слово, восходящее к платонизму. Хайдеггер понял, что кризис заключался в кризисе мысли. К сожалению, он не понял, что мысль – ничто, если она не выстроена, не упорядочена возможностью освободительной политики, охватывающей все человечество. Он не понял это, потому что был старым реакционером! Но это не лишает значения определенное число его исследований – темпоральности, феноменологии тревоги, современности (хотя по этому вопросу он, несомненно, упускает существенные моменты), фигур отчуждения, истории философии, поэзии…

В конечном счете, я противостою Хайдеггеру в том, что он соглашается вписаться в битву между традицией и товаром. В этой битве он оказывается – пусть даже весьма сложным и изощренным способом – на стороне традиции. Но здесь как раз не нужно занимать ни ту сторону, ни другую, в этом вся трудность. Вся проблема – не принимать навязанный нам выбор – «традиция или модерн», «традиция или товар». Нужно создать ситуацию, которая уклоняется от этой альтернативы. Даже если все в мире полностью подчинено этой альтернативе, не следует позволять этому противопоставлению структурировать себя. Кризис освободительной политики, кризис Идеи как раз и заключается в том, что становишься заложником этой оппозиции и начинаешь думать, что выбора нет: либо апология современного демократического мира, либо закрепощение традицией и идентичностью.

– В Вашей работе главные ориентиры – это математика и логика, а не физика или биология. Много обсуждается вопрос о месте в Ваших работах физики и биологии. Некоторые чувствуют, что их там просто нет.

– Возражение, утверждающее, что физика или биология не присутствуют в моей философии, недостаточно проработано. Во-первых, я полностью признаю физику как процедуру истины. В том, что касается биологии, я не так уверен, поскольку все, что в ней есть научного, исходит из химии. В остальном в биологических исследованиях, как и в медицине, царит разнузданный эмпиризм. Там очень мало теоретических положений. По-моему, биология не сделала никаких серьезных шагов после Дарвина. Дарвин же разрабатывает то, что я называю мыслью: речь идет не о философии или науке в собственном смысле, а о мощном рациональном диспозитиве, который создал возможный горизонт науки, не вступив, по сути, в саму эту науку. Это весьма характерно для XX века, в котором было три великих мысли: Маркс для истории, Дарвин – для естественной истории и Фрейд – для бессознательного. Это ученые, чьей способностью к обновлению, сотрясению основ, к предсказанию и нарушению табу я безмерно восхищаюсь. Но кто сегодня решится всерьез утверждать, что наука истории действительно существует? Существует диспозитив мысли, которые позволяет устранять ложные дискурсы. Дарвинизм позволяет устранить креационизм, но он еще не создал теоретической науки становления биологических форм. За пределами дарвинизма, который занимается историей биологических форм, биология определяется химией. И химией пока еще достаточно слепой. В ней просто экспериментально выявляются крайне локальные причины и следствия. Нет возможности сказать, что такое жизнь. Это понятие остается совершенно неопределенным.