Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью

То есть Вы правы: физика ставит вопрос о действительности. Но для меня этот вопрос решается тем, что действительность – это всегда локализация, а локализация – это, в конечном счете, трансцендентальное. Что такое физика, по сути? Это развитие в реальности, если так можно сказать, трансцендентального того материального мира, в котором мы пребываем. Физика, таким образом, колеблется между сверхлокальной детерминацией – крайне специфических феноменов микрофизики, – и детерминацией в более широком масштабе, то есть астрофизикой. В настоящий момент единственный способ постичь микрофизику – это математика, а астрофизика, несмотря на ее весьма важные математизированные разделы, в каком-то смысле остается равноценной теории эволюции Дарвина. Это мысль, в которой заметную роль играют предположение и герменевтика. Например, нам совершенно не известно, чем представляют собой две трети материи в нашей Вселенной. В настоящее время, чтобы хоть немного продвинуться вперед, требуются гигантские машины. Все это говорит о том, что, если математизация указывает на определенную степень универсальности физики, демонстрирующую то, что физика «касается» онтологии, огромные эмпирические требования показывают, что физика никоим образом не может претендовать на философскую роль, сравнимую с ролью математики!

– Вот как раз по поводу гигантских машин вроде большого адронного коллайдера, который вскоре будет запущен в CERN в Женеве. Тысячи физиков примутся искать бозон Хиггса, гравитон и другие базовые частицы. Эти машины называли «философскими инструментами». Можно ли сказать, что физика приступает к проблемам греческой онтологии? Становится ли она онтологией?

– По моему мнению, в этом нет никаких онтологических вопросов. Речь идет о региональных вопросах – о точной природе трансцендентального того материального мира, который мы знаем. Они относятся не к бытию как бытию, а к определенному бытию феноменов в строго материальном масштабе, то есть бытию, которое мы можем эмпирически проверять. Поразительно, что эти вопросы развиваются теперь уже не благодаря новым гипотезам, а посредством новых машин. Впрочем, физика находится в постоянном кризисе с тридцатых годов. Это признают и вполне ортодоксальные физики. Никто точно не знает, что такое квантовая физика. Ее математический аппарат внушает доверие, но как физический аппарат она остается крайне странной.

Физика разорвана на две части. Не удается объединить силы на уровне последовательной мысли, и, кроме того, бег вперед идет сразу в двух направлениях – благодаря математическим моделям: настолько изощренным, что просто нет протокола проверки их эмпирической ценности, и благодаря техническим экспериментам – столь сложным, что их результаты ставят больше вопросов, чем решают их. Это очевидная ситуация кризиса не заставит меня ни на йоту отступить от моей позиции, заключающейся в том, что физика – это, конечно, наука, но при этом именно гигантская наука контингентности определенного мира. И по этой причине она не является онтологией. Она настолько погружена в контингентное, что вполне можно вернуться к античной идее существования других миров, управляемых совершенно другими законами.

– То есть физика привязана к нашей животной конституции, тогда как математика относится к чистой мысли?

– В том, что касается мысли, я являюсь сторонником учения об эмерджентности. Жизнь – это универсум, не сводящийся к материи, а мысль – универсум, не сводящийся к жизни. Во всяком случае, мысль – это деятельность особого рода. Когда же, как в случае физики, мы оказываемся в прогале между мыслью и эмпирическими, то есть нашими собственными пределами, мы попадаем в фигуру мысли, которая соотносится с чем-то отличным от себя. Нужно хорошо понимать, что это иное соотносится с трансцендентальным мира, в котором живут те животные, коими являемся мы сами. С этой точки зрения, физика остается привязанной к нашей уникальной животной природе. Но не математика. Я утверждаю, что любой мыслящий дух, каковое бы ни было его органическое строение и его материальное место, понимал бы математику. Точно так же теорема, утверждающая существование бесконечного числа простых чисел, доказанная 2500 лет назад, сохраняет для нас свою истину и красоту. Возможно, другой мыслящий дух был бы сильнее нас в математике, имел бы другие идеи или открыл бы те области математики, которые мы себе даже представить не можем. Но их можно было бы обсуждать с ним, основываясь на совершенном равенстве в мысли. Такова была мысль Спинозы и, пусть и в ином отношении, мысль Лейбница: математика достаточно абсолютна, чтобы о ней можно было спорить с Богом.

– Вот она – общая тема для разговора!