Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью

Но физика – это наука, в этом нет никакого сомнения. Но при этом я считаю, что абсолютным критерием научности является математизация. Герменевтическая часть увеличивается тогда, когда уменьшается математическая. И в физике математизация достигла поразительного уровня. В квантовой физике математика – это не просто язык, это само содержание. Без уравнений Вы тут просто ничего не поймете. К тому же, все попытки наполнить той или иной интуицией квантовую физику приводят к довольно жалким умственным построениям, к неорелигиозным позициям совершенно обскурантистского толка…

– Да, можно вспомнить о концепциях телепатии, ссылающихся на квантовую физику. Но, по правде говоря, встречаются также и мистические концепции теории множеств.

– Конечно, математизированный мистицизм существует с самого начала математики. Так, по-видимому, пифагореизм был мистикой числа. Но вернусь все же к Вашему вопросу о физике. Я бы понял, если бы меня упрекнули в отсутствии в моей философии физики, если бы было определено философское место этого упрека. Нельзя же просто сказать, что там нет физики. Там много чего нет! Я, например, не создал общей эстетики. Можно мне также сказать, что я очень мало говорю об архитектуре, хотя и обсуждаю немного Бразилию, а также о современной живописи, об инсталляциях, и т. д. Физики у меня нет, согласен. Но каков философский протокол вопроса? В какой области понятий, которые я развиваю или выстраиваю, вмешательство физики принесло бы к существенным модификациям или же действительно новым вопросам?

Совершенно необходимо отметить то, что физика, в противоположность математике, занимается теорией частных миров. Физика говорит о мирах, известных нам, в том числе известных благодаря нашим органам чувств, мирах, в которых мы находим протоколы эмпирической верификации. И при этом физика работает так, что остается совместимой с общей онтологией. Вот, впрочем, почему она математизирована, ведь математика – это онтология. Вполне естественно поэтому, что определение частных феноменов в частном мире включает в себя и бытие как таковое и его математизируемые множественности. То есть я никогда не встречал собеседника, который сказал бы мне: «В этом пункте предлагаемой Вами философии, в вопросе бытия или явления, достижения физики, классической или современной, имеют решающее слово».

Отмечу, наконец, что философское применение физики оставалось на протяжении всей истории не продуктивным, а ограничительным. Оно всегда предполагало введение ограничительной и критической концепции познания. Эта тенденция начинается с Канта. От Канта вплоть до Поппера определение условий познания физикой оказывается настолько жестким и строгим, что приводит к созданию отдельного места для религии и любого современного идеализма, выступающего в роли дополнения. Кант ведь сказал примерно так: «В вопросах истин нравственности и религии я должен был заменить познание верой». Это нельзя назвать философским прогрессом! Дело в том, что если идти от физики, ньютоновской в случае Канта или эйнштейновской в случае Поппера, будешь идти от трансцендентальных законов определенного мира, принимая при этом частные свойства этого мира за ограничения познания вообще.

– Я хотел бы попробовать представить Вам возражение, опираясь на пример. Ваза, падающая на пол, может разбиться множеством разных способов, если ограничиваться математикой. Это огромное множество возможностей. Но на деле, физически, она разобьется в этот момент именно так, а не иначе. Вот действительность, вот реальное… Не все математическое является физическим. Разве не это нужно продумать?

– Понимаю. Но что значит «действительность» в рамках общей теории, предлагаемой мной? «Действительное» – это просто то, что значимо с точки зрения определенного трансцендентального особого мира. Я утверждаю, что физика – это региональная теория явления. Ничем не доказано то, что она является общей теорией! Поскольку для нее необходимо иметь физические корреляты, она располагается в трансцендентальном определенного мира и, соответственно, в особом математико-логическом множестве, который можно проверить на опыте. Конечно, это наука! Я это не отрицаю. Но это наука, философское значение неизбежно оказывается ограниченным, поскольку ее масштаб, определенный конкретным миром, всегда заранее задан. С этой точки зрения, верно то, что философия не является теорией действительности. Такой теорией всегда является именно наука.