Философия красоты

Разбирательство в ее смерти было коротким. Знаешь, Августа, все вокруг решили, что она сама виновата. Ты хоть понимаешь, что это означает? Конечно, понимаешь, ты всегда понимала меня. Я был прав. Я сделал то, что хотели сделать другие, но не решались. На бумаге все выглядело до безобразия уныло: пьяная "звезда" – даже в этом я оказал ей услугу, лучше ведь умереть звездой, чем доживать свой век, питаясь воспоминаниями о былой славе – решила прогуляться по обочине дороги, но угодила под колеса автомобиля. Ничего особенного, так, новость на пять минут.

А я понял в чем состоит мой долг перед Ним.

Я – Спаситель, я тот, кто способен стряхнуть с души толстую броню тщеславия.

Я должен помогать им и тогда спасусь сам.

Аз есмъ.

Якут

У нее был очень красивый голос, мягкий, глубокий, опасный, как река в половодье. Впрочем, Эгинеев охотно утонул бы в водах этой реки. Он вообще не понимал, каким чудом ему удавалось сохранять некоторое подобие спокойствия. Он задавал вопросы, вроде бы правильные и уместные, но вместо того, чтобы выслушивать ответы, любовался ею. Леди Маска, леди Химера, недоступная звезда, внезапно оказавшаяся на расстоянии вытянутой руки. Кэнчээри дышал ароматом ее духов, глядел в желтые, одуванчиковые глаза и подумывал о том, как бы прикоснуться к маске.

Как бы заглянуть под маску…

Святотатство.

Его звезда улыбалась, и Эгинеев от этой улыбки таял. Нельзя, невозможно, следует взять себя в руки и работать. Она, его безумная любовь, находится под подозрением.

Господи, какая чушь! Женщину, сидящую напротив, невозможно подозревать в преступлении столь кровавом. Дураку понятно, что она невиновна. Но увы, в глазах начальства единственным дураком был капитан Эгинеев, который отчего-то вдруг разом потерял все былые навыки и характерное для него здравомыслие. Вернее, начальство об этом даже не догадывалось, ибо при малейшем подозрении на нечто подобное, моментально отправило бы капитана Эгинеева в заслуженный отпуск. А то и куда подальше.

Так уж вышло, что начальство ничего не понимает в любви. Да и сам Эгинеев сомневался, что это его внезапное чувство можно назвать любовью, скорее уж оно походило на полноценное умопомешательство.

Вот только умопомешательства ему сейчас не хватало, но Кэнчээри ничего не мог с собой поделать: он страдал, он жаждал прикоснуться с этой женщине, завладеть ею, целиком, вместе с желтыми глазами, волосами невообразимого цвета, хрупкой живой улыбкой и черной проказницей-маской… А она? Зачем она смотрит так, будто уже все знает и на все согласна? Ведьма. Черная леди.

Кстати, она весьма и весьма подходит под описание. Пресловутое зеркало, про которое так долго рассказывала Инга, не произвело впечатления на Эгинеева. Ну зеркало, ну большое, ну дорогое до безумия, он бы в жизни не выбросил столько денег за старую вещь, да и какой с нее толк, ежели в зеркале не отражения, а смутные тени? Что за радость любоваться на собственную кривую тень, а?

– Зеркало? – Химера на секунду задумалась. – Да, у Николая Петровича есть зеркало, старинное и очень дорогое. И очень капризное, к тому же.

– Капризное?

– Как бы объяснить… у него есть характер. Оно показывает лишь то, что ему нравится, понимаете?

– Не понимаю. – Эгинеев и в самом деле не понимал, как это, чтобы у вещи характер был? И как зеркало может показывать то, что нравится зеркалу? Это абсурд. Отражение либо есть, либо его нету.

– За все время я лишь единожды видела свое отражение, четкое, детальное, как в обыкновенном зеркале, а потом, сколько ни смотрелась – ничего, только звездочки и тени… Ник-Ник… Николай Петрович сказал, что оно капризничает, и знаете, я поверила.

А Эгинеев нет. Не в том смысле, что он подвергал сомнению слова Химеры, нет, ее нельзя было заподозрить во вранье. Врут люди, Химеры же… Кэнчээри не знал, что делают Химеры, но чувствовал – врать они точно не станут. А вот господин Аронов вполне способен. Только зачем? Для поддержания легенды о Черной леди? Или цель гораздо более практична? И как это все связано с Августой Подберезинской?