Философия красоты

В подвале, где их заперли, сыро и холодно, Стефания плачет, некрасиво, с подвываниями, точно дворовая сука на утопленных щенят. Этот вой мешает думать, мешает вспоминать.

До чего же хороша Ада, до чего красива, эту красоту не уродует ни красная – цвет крови, огня и новой власти – косынка, ни черная кожаная куртка, ни мужские брюки, ни наган на поясе. В гражданке Адоевой осталось очень мало от его Ады, та никогда не связалась бы с чернью, та никогда не одела брюки и никогда, никогда не взяла бы в руки оружие.

Помнит ли она? Конечно, помнит, иначе не привела бы банду сюда. Народное ополчение! Чрезвычайный комитет! Голосование! Выбор товарищей! Господи, сколько громких слов, чтобы оправдать разорение одного дома…

– Серж, сделай же что-нибудь! – Стефания, наконец, успокоилась. – Пусть они уйдут! Прикажи уйти! Прикажи!

– Боюсь, прошло то время, когда я мог приказывать.

Стефания не поняла, для нее мир еще оставался прежним, удобным для существования и защищенным, в ее мире достаточно было отдать приказ. Ведь он – граф. А она, Стефания Хованская, графиня.

– Мой дом… мои ковры… серебро… фарфор… Господи, а наряды? Мои платья, драгоценности! Боже мой, Серж, она заберет мои драгоценности! Ты должен потребовать, чтобы их вернули. В конце концов, действия этих… людей незаконны!

Закон… Смешно говорить о законе.

Сколько времени они провели в подвале, Серж не знал, да и в нынешнем положении время не играло особой роли. Часом больше, часом меньше, все равно финал один. Но ожидание утомляет, поэтому Серж обрадовался, когда дверь открылась, и чей-то недовольный голос, икая, скомандовал:

– Эй ты, граф, выходи, давай

Стефания завыла в полный голос, а он обрадовался. И радовался до тех пор, пока не увидел, во что они превратили дом. Осколки посуды, ошметки тканей, голые окна – гардины, надо полагать, заняли место на одной из подвод, рядом со стульями, столиком на витых ножках, столовым серебром и кружевными салфетками. Стая не гнушается мародерством, впрочем, странно было бы ждать от них другого. У подножия лестницы дремал пьяный, заросший нечесаным волосьем и грязью тип, у ног его валялась винтовка, а руки, даже во сне, не желали выпускать бутылку. Чернь дорвалась до спиртного. Плохо, с них станется и дом поджечь.

– Ты это, ваш сиятельство, ножками-то шевели, – приказал конвоир, – до верху топай, и гляди у меня, без выкрунтасов.