Философия науки. Выпуск 6

А если и во всем предыдущем платоновском рассуждении, предложенном от имени мудреца Сократа, заменить термин государство (“полис”), взятый в его античном социально-философском толковании, термином “общество” взятом так, как толковали (и зачастую все еще толкуют) его провозвестники “социологического просвещения” почти два с половиной тысячелетия спустя, то не так уж трудно будет заметить, что под этими разными терминами скрывалось поразительно близкое, а подчас и вовсе идентичное содержание. И где здесь та китайская стена между новейшей наукой и древнейшей “донаукой”, на выстраивание которой затратили столько усилий и О.Конт и К.Маркс?.. Однако сделаем еще один шаг в изложении платоновской концепции общества как “полиса”, то есть города-государства, который и был, как видим, вполне реальным, фактически существовавшим в пространстве и времени прообразом, сообразуясь с каковым платонов Сократ выстраивал логически выверенную цепь своих рассуждений. Он важен для нас тем, что выводит нас на его, этого рассуждения, новый уровень, опять-таки предвосхищающий открытия основоположников современной социальной науки об обществе.

На этом уровне размышления автора “Государства” обнаруживается, что в конечном счете первый вопрос — как произвести многообразные средства обеспечения человеческих потребностей (с которого, как правило, начинали, — разумеется, без ссылок на “идеалиста-Платона”, — основоположники “материалистического понимания” общества и его истории) не был ни единственным, ни центральным. Главным образом его волновало другое — как обеспечить населению полиса “достаточно пастбищ и пашен” (4, с. 151), без которых невозможно производство необходимой для него многообразной продукции и как оградить завоеванные земли от “бесконечного стяжательства” соседних стран? А для этого, по словам Платона, нужны воины, причем не какой-то пустяк, а… целое войско” (там же) “Разве надо больше беспокоиться о сапожном, чем о военном искусстве?” — задает Сократ у Платона риторический вопрос. И тут же получает категорический ответ одного из своих собеседников: “Ни в коем случае” (там же). Так в платоновской системе разделения труда, получающей социально-философское оправдание, на первое место выдвигаются воины-профессионалы, а общество в целом получает отчетливо выраженный характер военной организации.

И здесь активным “обществообразующим” механизмом оказывается уже не взаимозависимость различных отраслей разделенного труда, вызывающих к жизни товаро-денежный обмен, а чисто политическое функционирование государства: защита населения, и прежде всего его территории, от посягательств внешних врагов, а также обеспечение порядка и стабильности внутри страны. Сила, практически реализующая структурную связь людей, нуждающихся в совместном “обитании” в определенном пространстве, мыслилась как политическая в узком смысле: не случайно ее носителем в платоновском проекте идеального полиса оказалось сословие (каста) воинов “стражей”. Полис, согласно традиционному представлению древних греков, это прежде всего военизированное поселение, отгороженное от внешних врагов вооруженной силой горожан, призванных обеспечивать его неприступность. Отсюда и характерное для древнегреческой социальной философии греков сплавление в соответствующем теоретическом понятии общества и государства. И чем более естественным и органичным казался Платону этот “сплав”, обеспечивающий городу-государству его целостность и монолитность, тем труднее было для этого великого мыслителя представить в расщепленности и обособленности два аспекта полиса: “чисто” социальный и “стерильно” политический. “Социальность” была пронизана “политичностью” настолько, что для социального “как такового”, этой синей птицы научной социологии 19 века, вообще не оставалось места.

Однако не это ли обеспечивало Платону (как и следующему за ним Аристотелю) ту самую цельность и объемность — стереоскопичность — социологического видения окружающей его действительности, которое не только ставит античного мыслителя на один уровень с основоположниками современной социальной науки, но, подчас, и возвышает над ними? А если радикальное неприятие этой действительности побуждало его творить Утопию, обеспечивавшую ему внутреннюю (“тайную”, как сказал бы Пушкин), свободу от нее, то ведь по сути дела платоновский утопизм мало чем отличался от контовского или марксовского. Ибо во всех трех случаях Утопия как правило оказывалась тем местом (“которого нет”), где вновь возрождалось в своей изначальной нераздельности все то, что каждый из ее творцов поспешил “научно расчленить” и слишком скрупулезно “дифференцировать”.