Философия права русского либерализма

Другой ведущий теоретик русского и международного анархизма, князь Петр Кропоткин, был столь же последователен в своем отрицании закона. В “Речах бунтовщика” (глава “Закон и власть”) в 1885 г. он высмеивал “обоготворение закона” и пытался убедить своих читателей, что рассмотрение “раболепства перед законом” как добродетели является многозначительным свидетельством ненормального состояния общества[172]. Неверно думать, убеждал он, что общество не может существовать иначе, чем под властью закона: “Закон – продукт сравнительно новый, так как громадные массы человечества прожили многие тысячи лет, не имея еще никакого писаного закона, ни даже законов, высеченных условными знаками в камне при входе в храмы. В то время взаимные отношения между людьми управлялись обычаями, привычками, нравами, окруженными почетом вследствие долгой практики. Эти привычки приобретались людьми с раннего детства”[173]. Эти привычки и обычаи не были установлены законом; они предшествовали всем законам. Обычаи абсолютно необходимы “для существования обществ и для сохранения человечества”, а законы – нет[174]; напротив, закон сдерживает нормальное развитие общества, поскольку его отличительной чертой “всегда была неизменность, застой, окаменение, – в то время как человечество всегда стремится к непрерывному развитию”[175]. Как и частный капитал, рожденный суеверием и насилием, закон не имеет права на уважение людей[176].

В своих взглядах на происхождение права Кропоткин пытался выразить точку зрения научного эволюционизма и был достаточно осторожен, чтобы избежать ловушек грубого правового позитивизма. Он хотел показать “как закон возникал из установившихся нравов и обычаев и как, с самого начала, он представлял смесь, где, с одной стороны, подтверждались полезные и необходимые привычки общительной жизни, а с другой – устанавливались новые порядки, подтверждавшие народные суеверия и узаконявшие права сильного”[177]. Таким образом, у права есть, так сказать, два лица: это и краткий свод обычаев, служащих сохранению общества, и в то же время гарантия, обеспечивающая “плоды грабежа, захвата и эксплуатации”[178]. В процессе роста политической организации второе лицо закона развивалось за счет первого. С возникновением современных правовых кодексов, защищающих частную собственность и подкрепленных всей машиной современного государства, закон становится “орудием для поддержки эксплуатации одних людей другими, для утверждения власти эксплуататоров над трудовыми массами”[179]. Поэтому неминуемая коммунистическая революция должна провозгласить: “Не надо нам законов, не надо судей!”[180]

В своих исторических взглядах Кропоткин был весьма склонен идеализировать первобытные общины, основанные, как он считал, на принципах взаимопомощи и общинной собственности. Он утверждал, что на этой стадии люди “понимают, что так называемый преступник в большинстве случаев – именно несчастный; что, избивая его, надевая на него цепи или же умерщвляя его на эшафоте или понемногу в тюрьме, мы ничего не достигаем; что надо прийти ему на помощь самым братским обращением, как с равным, и практикою жизни среди хороших, честных людей”[181].

Кропоткин рассматривал развитие истории как постоянную борьбу между общинным духом свободного сотрудничества и политико-правовым духом иерархического подчинения. Первое было представлено сельскими общинами и средневековыми городами, второе нашло выражение в современном государстве, сознательно построенном по образцу древнего Рима. Победа абсолютизма в шестнадцатом веке означала завоевание свободных городов “новыми варварами” – королевскими чиновниками, прелатами, юристами, представлявшими традицию Рима. Буржуазные революции против абсолютных монархий не изменили этой тенденции, но, скорее, усилили ее, борясь с тем, что оставалось от корпоративного духа Средних веков. В послереволюционный период этатистский дух глубоко проник даже в те социальные и политические движения, которые подвергали сомнению существующую систему и находились в оппозиции по отношению к классовому господству буржуазии. Современный радикал, говорил Кропоткин, является “централистом, государственником, якобинцем до мозга костей. По его же стопам идут и социалисты”[182].

Несмотря на такой диагноз, Кропоткин был убежден, что естественная склонность к свободному сотрудничеству и взаимной помощи не вымерла у народа, но лишь глубоко погребена в его бессознательном. Поэтому он надеялся, что конфликт двух традиций – римской и авторитарной, с одной стороны, и народной и свободной – с другой, еще не разрешен и что анархисты смогут добиться победы народной свободы.