Философия права русского либерализма

Как я уже писал[183], противопоставление Кропоткиным двух традиций и двух типов человеческих отношений можно сравнить с двумя противоположными типами социальных связей – “общностью” и “обществом”, – установленными Фердинандом Тённисом, который упоминался выше в связи со славянофилами. Тённис, как и Кропоткин, противопоставлял органические общинные (коммюнотарные) связи, основанные на взаимном сотрудничестве (Gemeinschaft), связям, основанным на предположении, что общество – это агрегат конфликтующих индивидов, отношения которых должны регулироваться правом и государством (Gesellschaft). Как и Кропоткин, он считал сельскую общину и средневековые города примерами первого, органичного типа, а римскую цивилизацию и капитализм (которые основаны на соревновании, синониме конфликта) классическими примерами последнего. Конечно, не следует заходить слишком далеко в этом сравнении. Например, Кропоткин пытался обосновать свои взгляды данными естественных наук и, в отличие от Тённиса и славянофилов, не выделял особой роли религии в образовании общинных (коммюнотарных) связей. Но в данном контексте важно подчеркнуть, что существовало значительное сходство взглядов на право у Кропоткина и славянофилов: все они отождествляли идеальную модель права с “парадигмой права Gesellschaft” и выступали против правовых отношений во имя нравственных связей, характерных для подлинной общности. Это показывает, что в отношении к праву существовало важное и знаменательное согласие русских мыслителей и левых и правых позиций.

5. Федор Достоевский и Лев Толстой

Даже в кратком обзоре отношения русских к праву в девятнадцатом веке нельзя пренебречь величайшими русскими писателями – Федором Достоевским и Львом Толстым. Оба они считаются также пророками всеобщего нравственного возрождения и выдающимися представителями “русской идеи”. И оба известны своим отрицательным отношением к холодному законническому духу Запада. Молодой Лукач выразил широко распространенный взгляд, когда характеризовал Достоевского как “провозвестника нового человека”, как мыслителя, который защищал живую душу и настоящую братскую общность от отчуждения, от тирании “объективного духа”, воплощенного в праве и государстве[184]. Еще более распространенной, и более правильной, является оценка Толстого как одного из величайших врагов права современной эпохи. Действительно, невозможно превзойти по силе его яростные обличения права, хотя они и не слишком корректны с точки зрения их теоретической обоснованности.

Однако, несмотря на эту общность, различия двух писателей в их взглядах на право более важны, чем их сходство[185]. Достоевский, разительно отличаясь от Толстого, не был ни анархистом, ни пацифистом: он хотел укрепления русского государства, превозносил “национальную силу”[186], горячо поддерживал Drang nach Osten России, восхваляя благотворное нравственное влияние войн и упрямо повторяя, что Константинополь должен быть русским[187]. Он не верил в упразднение права, считая эту идею совершенно утопичной и замечая при этом: “Все эти утопии возможны будут, разве когда у нас вырастут крылья и все обратятся в ангелов.”[188] Он твердо верил, что преступления должны быть наказуемы, тогда как Толстой проповедовал идею о том, что люди не имеют права судить других людей, что каждое преступление является своим собственным наказанием, а каждое наказание по закону – это преступление[189].

Оценка Достоевского Лукачем основывалась на антизападничестве Достоевского, выраженном, например, в его “Зимних заметках о летних впечатлениях” (1864) – рассказе о его первой поездке на Запад. В этой выразительной славянофильской критике Запада Достоевский сделал своей мишенью знаменитый лозунг Французской революции: liberte, egalite, fraternite. Неудивительно, что прежде всего он нападает на юридическое оформление человеческих отношений, выраженное в понятиях свободы в пределах закона и равенства перед законом. Он красноречиво пишет: “Что такое liberte? Свобода. Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать все что угодно в пределах закона. Когда можно делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все что угодно, а тот, с которым делают все что угодно. Что ж из этого следует? А следует то, что кроме свободы есть еще равенство, и именно равенство перед законом. Про это равенство перед законом можно только одно сказать, что в том виде, в каком оно теперь прилагается, каждый француз может и должен принять его за личную для себя обиду”[190].