Философия права русского либерализма

Столь же остро он критиковал буржуазную концепцию братства. Люди на Западе, утверждал он, не догадываются, “что негде взять братства, коли его нет в действительности… А в природе французской, да и вообще западной, его в наличности не оказалось, а оказалось начало личное, начало особняка, усиленного самосохранения, самопромышления, самоопределения в своем собственном Я, сопоставления этого Я всей природе и всем остальным людям, как самоправного отдельного начала, совершенно равного и равноценного всему тому, что есть кроме него. Ну а из такого самопоставления не могло произойти братства. Почему? Потому что в братстве, настоящем братстве, не отдельная личность, не Я, должна хлопотать о праве своей равноценности и равновесности со всем остальным, а все-то это остальное должно бы было само прийти к этой требующей права личности, к этому отдельному Я, и само, без его просьбы должно бы было признать его равноценным и равноправным себе, то есть всему остальному, что есть на свете. Мало того, сама-то эта бунтующая и требующая личность прежде всего должна была все свое Я, всего себя пожертвовать обществу и не только не требовать своего права, но, напротив, отдать его обществу без всяких условий”[191].

В противовес буржуазному идеалу общества, основанному на законно гарантированных правах человека и таким способом санкционирующему принцип эгоизма, Достоевский выдвинул идеал настоящей братской общности; общности, в которой индивид не требует своих прав, но добровольно подчиняется коллективу, и коллектив, со своей стороны, не требует великих жертв, но дарует индивиду свободу и безопасность, гарантированные братской любовью. Общность такого рода должна “сама собой сделаться”, ее нельзя изобрести или сделать: “Чтоб было братское, любящее начало – надо любить. Надо, чтоб самого инстинктивно тянуло на братство, общину, на согласие, и тянуло несмотря на все вековые страдания нации, несмотря на варварскую грубость и невежество, укоренившиеся в нации, несмотря на вековое рабство, на нашествия иноплеменников”[192].

Понятно, что Достоевский относил эти характеристики к многострадальной русской нации. Хотя, по всей вероятности, он пришел к этим выводам независимо от славянофилов, они удивительно схожи с идеями славянофилов, особенно с концепцией “свободного единства”, соборности у Хомякова.

Для того чтобы пролить дополнительный свет на оценку Достоевского Лукачем, следует подчеркнуть еще одно сходство, а именно между взглядами Достоевского, представленными выше, и критикой прав человека у Маркса. Как и Достоевский, Маркс считал эти права правами “эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общества”[193], “межевыми столбами, разделяющими соревнующихся эгоистов”[194]. Он разделял положение славянофилов и Достоевского о том, что подлинная общность может обойтись без законных прав, что система прав – гарантий личной свободы – требуется лишь серьезно больному обществу[195]. Это положение хорошо иллюстрирует удивительное сходство консервативной и социалистической критики закона и права в общественной мысли девятнадцатого века[196].

Конечно, сходство это неполное, как ясно видно на примере Достоевского. Особенность его подхода к законам и праву, которая отличала его не только от критиков-социалистов, но и от славянофилов, заключалась в странном соединении отрицательной оценки закона как основы прав с положительной его оценкой как системы приказов, которые необходимо выполнять, или, другими словами, как инструмента социального контроля, учрежденного государством. Поэтому и как публицист, и как писатель он был всегда склонен сочувствовать следователям и прокурорам, в то же самое время глубоко не доверяя адвокатам, которых он обвинял в лицемерии и даже во вранье за деньги[197] одобрением цитировал популярные слова: “Адвокат – это нанятая совесть”. И пояснял: “Адвокат и никогда не может действовать по совести… это уже такой обреченный на бессовестность человек… самое главное и серьезное во всем этом то, что такое грустное положение дела как бы даже узаконено кем-то и чем-то, так что считается уже вовсе не уклонением, а, напротив, даже самым нормальным порядком”[198].

В этих словах из “Дневника писателя” (1876) Достоевского звучит предположение о желательной отмене института адвокатуры, что было не совсем уж невозможной идеей, ибо адвокатура была учреждена в России только в 1864 г. Однако Достоевский не осмелился открыто провозгласить такое. В следующей записи Дневника он поспешил несколько смягчить свои оценки. Но он продолжал утверждать, что адвокатура – это “грустное установление”, установление, которое может быть использовано для “извращения всякого здорового чувства по мере надобности”[199]. В своих романах он всегда утверждал, что само существование профессиональных защитников подразумевает нравственный цинизм, что адвокаты на самом деле – это “современные софисты”, которые делают относительными все нравственные принципы и делают это за деньги.