Философия права русского либерализма

“Право? Право естественное, право государственное, гражданское, уголовное право, церковное, право войны, право международное, das Recht, le Droit, право. Что же такое то, что называется этим странным словом? Если рассуждать не по ‘науке’, т. е. не по атрибутивно-императивным переживаниям [теории Петражицкого. – А. В.], а по общему всем людям здравому смыслу определить то, что в действительности подразумевается под словом ‘право’, то ответ на вопрос о том, что такое право, будет очень простой и ясный: правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им – властвующим, выгодно, для подвластных же правом называется разрешение делать все то, что им не запрещено. Право государственное есть право отбирать у людей произведение их труда, посылать их на убийства, называемые войнами, а для тех, у кого отбирают произведение их труда и которых посылают на войны, право пользоваться теми произведениями своего труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают. Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать всех тех людей, которые они считают нужным ссылать, заточать, вешать; для людей же ссылаемых, заточаемых и вешаемых есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным. То же самое и по международному праву: это право Польши, Индии, Боснии и Герцеговины жить независимо от чужих властей, но только до тех пор, пока люди, распоряжающиеся большими количествами войска, не решат иначе. Так это ясно для всякого человека, думающего не по атрибутивно-императивным переживаниям, а по общему всем людям здравому смыслу. Для такого человека ясно, что то, что скрывается под словом ‘право’, есть не что иное, как только самое грубое оправдание тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими.

Но права эти определяются законами, говорят на это ‘ученые’. Законами? да, но законы-то эти придумываются теми самыми людьми, будь они императоры, короли, советники императоров и королей или члены парламентов, которые живут насилиями и потому ограждают эти насилия устанавливаемыми ими законами. Они же, те же люди, и приводят эти законы в исполнение, приводят же их в исполнение до тех пор, пока законы эти для них выгодны, когда же законы эти становятся невыгодны им, они придумывают новые, такие, какие им нужно.

Ведь все дело очень просто: есть насилующие и насилуемые, и насилующим хочется оправдать свое насилие”[215].

Теоретическое содержание этих выразительных слов можно охарактеризовать следующим образом: это соединение понимания права как распоряжений верховной власти (то есть командной теории права, характерной для правового позитивизма, хотя и не тождественной ему)[216] и анархо-социалистической критики права. Любопытно, что Толстой отказывается серьезно рассматривать резкую критику Петражицким всех разновидностей правового позитивизма; он считал само собой разумеющимся, что все право может быть сведено к позитивному праву, а само позитивное право сводится на практике к правилам, сформулированным теми, кто находится у власти. Таким образом, он подтверждал командную теорию права, доводя ее до логического конца, интерпретируя ее в духе социалистической критики права как средства угнетения, и выводил из этого убедительное, хотя и весьма грубое оправдание своего последовательного правового нигилизма.

Из этого видно, как правовой позитивизм, и особенно командная теория права и “юриспруденция интересов” Иеринга[217], мог быть использован для обоснования отрицательного отношения к праву. Неслучайно, что такое отношение господствовало в России в то время, когда правовой позитивизм пользовался почти всеобщим признанием во всех сферах юриспруденции. В начале девятнадцатого века, когда еще была жива классическая либеральная идея права как контроля за правительством и когда слово “право” все еще ассоциировалось более с ограничением власти, чем с манипуляциями с ее стороны, русские писатели были гораздо менее склонны противостоять “духу законов”. Для Александра Пушкина, величайшего русского поэта, верховенство закона являлось основанием и подлинного общественного порядка и личной свободы; в этом отношении он был близок к позиции Радищева и очень далек и от Достоевского, и от Толстого[218]. Это дает еще одно доказательство неточности произвольных обобщений об извечной вражде “русской души” и “духа закона”.

6. Проблема права в русском марксизме: Плеханов и Ленин