Философия права русского либерализма

Любопытно, что Лорис-Меликов из всех предложений Чичерина заинтересовался главным образом его проектом ограничения свободы печати при гарантированной свободе научных исследований; он даже счел возможным поручить Чичерину воплощение в жизнь этого достаточно неблагодарного замысла[336]. Однако дни самого министра были сочтены: Александр III предпочел прислушиваться к советам крайних реакционеров Победоносцева и Каткова.

Другим значительным эпизодом в общественной жизни Чичерина стали выборы его на должность московского городского головы (в конце 1881 г.). Он исполнял эту должность с большим достоинством, ни в чем не уступая бюрократическому нажиму и опираясь на активную поддержку выборной Московской думы, но срок его службы оказался неожиданно коротким. Его речь по случаю царской коронации 16 мая 1883 г. содержала призыв к объединению сил российского местного самоуправления; этот призыв был немедленно истолкован как требование конституционного ограничения бюрократического абсолютизма, и Чичерин был вынужден подать в отставку[337].

Последующие годы ознаменовались наступлением реакции и последовательными шагами по пути ликвидации либо максимального снижения воздействия “великих реформ” Александра II. Для Чичерина это стало горьким разочарованием. Он твердо решил защищать принцип местного самоуправления, представленный в деятельности земств. Не отказываясь от своих взглядов на прогрессивную роль государственной централизации, он предлагал децентрализацию некоторых функций государства и дошел в защите этого тезиса до конфликта не только с центра-лизаторски настроенной бюрократией, но и с представителями губернских земств, стремящихся к контролю финансов и деятельности уездных земств (именно это было главным поводом в его конфликте с председателем Московской губернской управы Дмитрием Шиповым)[338].

К концу жизни Чичерин пришел к выводу о невозможности ограничения власти бюрократии без ограничения абсолютной царской власти, о том, что никакая форма правопорядка не может быть соединена с деспотической личной властью. Убежденный в этом, он провозгласил необходимость преобразования российского абсолютизма в конституционную монархию[339]. Однако в это время его настроение становилось все более пессимистическим. Он предсказывал большие потрясения, революции и войны, победу в международных отношениях грубой силы (приводя в пример Германию Бисмарка), упадок демократии и неизбежный триумф социалистического деспотизма[340]. Е. Н. Трубецкой точно подметил, что Чичерин был тогда гегельянцем, лишенным гегелевской веры в конечную победу разума, “он производил впечатление, что для него мировой разум был весь в прошлом”[341].

Научное наследие Чичерина поистине впечатляюще. Кроме фундаментальных трудов по русской истории, он писал на самые разные темы. Его чисто философские труды – это “Наука и религия” (1879), “Мистицизм в науке” (критика Вл. Соловьева, 1880), “Положительная философия и единство науки” (1892) и “Основания логики и метафизики” (1894), переведенные на немецкий язык (“Philosophische Forschungen”. Heidelberg, 1899). Свои политические, правовые и экономические воззрения он изложил в большой работе “О народном представительстве” (1866, 2-е изд. 1899), в двухтомнике “Собственность и государство” (1882–1883) и в трех томах “Курса государственной науки” (1894–1898). Связь его теории права с метафизикой подробно изложена в блестящей “Философии права” (1900). Пять томов его “Истории политических учений” (1869–1902) принадлежат к лучшим образцам научных трудов XIX в.[342] Однако все эти работы были слишком серьезны и глубоки, чтобы возбудить живой интерес среди российской интеллигенции; нередко совершенно ошибочно его труды считали слишком оторванными от насущных проблем, они требовали слишком больших умственных усилий, а их идеи почти всегда были направлены против течения. В конце своих воспоминаний Чичерин с грустью размышлял об этом: “Писать ученые сочинения составляет в России самое неблагодарное ремесло, особенно когда не отдаешься современному течению и стараешься сохранить требуемое наукой беспристрастие. Книга выходила за книгою, не встречая ни отзыва, ни признательности. Я не замечал, чтобы высказанные мною, часто совершенно новые мысли были кем-то усвоены или развиты”[343].