Философия права русского либерализма

Данная книга вовсе не претендует на полный анализ исторических воззрений Б. Н. Чичерина. Поэтому я должен ограничиться указанием на то, что в его видении российской истории существовала некоторая напряженность между двумя тенденциями – тенденцией, подчеркивавшей параллелизм ее истории и истории Запада, и тенденцией к фокусировке внимания на отличительных ее чертах, часто противоположных соответствующим аспектам развития стран Запада. Именно последняя тенденция доминировала в воззрениях Чичерина на историю российского права, правовую культуру и правосознание. Вот почему за цитированным выше выводом Чичерина о том, что Россия принадлежит к семье европейских народов, следует анализ существенных отличий, в целом сводимых к противоречию между принципом права и принципом неограниченной самодержавной власти. Это противоречие будет присутствовать почти во всех его работах. Так, например, в “Курсе государственной науки” (основанном на прочитанных им лекциях в Московском университете)[350] мы читаем следующее: “Здесь не закон, а власть искони составляла центральное звено и оплот государственного строя”[351].

Причиной этого были не врожденные качества русского характера, а географические и исторические факторы. Россия была огромной страной с малочисленным, рассредоточенным, полукочевым населением; у нее не было естественных, природных границ, она была удалена от Европы и открыта для набегов с Востока. При таких условиях было трудно развивать крепкие общественные связи и, учитывая первостепенную важность обороны, необходимо было компенсировать эту слабость внутренней организации общества развитием исключительно сильной внешней организации социальных сил, то есть милитаризацией и увеличением автономии государственной власти. Правовой принцип, всегда сильный на Западе ввиду наличия сильных самоорганизующихся общественных сил, в России уступил место принципу тотального подчинения всех социальных элементов авторитарной власти правительства, действующего как независимая сила, налагаемая на общество, и формирующая его в соответствии с собственными потребностями и целями[352]. Кульминацией такого развития стало порабощение всех социальных классов: “всякое понятие о праве у нас исчезло”, и даже знатнейшие бояре стали “холопами московских царей”[353], подневольными “слугами государства”, лишенными личной свободы и права наследования своих поместий (поскольку частная собственность на землю стала определяться государственной службой).

Татаро-монгольское иго сыграло в этом процессе чрезвычайно важную роль. Централизованные государства Запада взяли за образец правопорядок Древнего Рима; в России таким образцом стал восточный ханский деспотизм[354]. После татаро-монгольского нашествия всё хоть отчасти напоминавшее право уступило место принудительному подчинению произвольной и неограниченной власти[355]. Основное право западных государств – право голоса в вопросе налогообложения – не могло развиваться в стране, привыкшей к насильственной уплате произвольно установленной дани татарам. Поэтому неудивительно, что русские Земские соборы никогда ни в коей мере не стремились к политическим правам[356].

Следует подчеркнуть, что Чичерин не считал такое развитие эволюцией “разумной необходимости” в гегелевском духе. Он видел в нем чисто эмпирическую необходимость, понимаемую в категориях адаптации к неблагоприятным внешним условиям, а не в категориях гегелевского “Исторического Разума”. Как последовательный западник, Чичерин искал модель нормального развития в истории Запада; с этой точки зрения русская история представлялась аномалией, прискорбным отклонением от нормы, но Чичерин постоянно подчеркивал, что в этом не было ничего фатального, что все могло сложиться иначе. Киевская Русь имела высокоразвитую правовую систему. Древние города-государства Новгород и Псков показали, что “начала права и политической свободы не были чужды русскому обществу”[357]. Даже позднее, после свержения татаро-монгольского ига, считал Чичерин, история дала России возможность альтернативного пути развития, когда Боярская дума в 1610 г. предложила российскую корону Владиславу, сыну короля польско-литовской Речи Посполитой, на условиях формального договорного ограничения его власти. Если бы этот план осуществился (то есть если бы Владислав, царь-избранник, взошел на трон), история России пошла бы совершенно иным путем[358].