Философия саудаде

Роф Карбальо также замечает, что саудаде не является только полной отчаяния ностальгией, чем-то болезненным, распространяющимся в своем парадоксальном движении регресса и отдаления, ибо оно представляет также силу сближения и творчества, от которой рождается нежность как высшее достоинство человека. Нежность, выраженная в ласке, имеет, согласно галисийскому мыслителю, двойной трансцендентальный смысл, потому что, с одной стороны, преодолевает «нашу телесную схему», утверждая нас в ней, благодаря другому человеку, который нас защищает, и, с другой стороны, утешает человека в его ограниченности как индивида, в его онтологическом одиночестве, его радикальной бесприютности и его предназначению быть подверженному смерти[187].

Производное от Матери Земли, но расположенное в более высоких областях духа, саудаде предстает в мышлении Рофа Карбальо как мотор преображения, как путь, «который восходит от спутанного и хтонического, того, что испытывает почти растительное притяжение к земле, где мы родились, к самой высокой лирической или сентиментальной вершине». Эта способность духовной трансформации саудаде и позволяет исполненному саудаде человеку пользоваться тем неотвратимым моментом, когда, словно возвращаясь к потерянному раю детства, он чувствует, что образует единство с природой, лишенный тела вне времени, когда предметы кажутся ему одновременно более далекими и более истинными, так как в этот единственный и особенный момент Природа открывает глазу человека «автономную сущность вещей», ту сущность, которая проявляется, «когда человек на них не смотрит».

Поскольку Природа – самое единое, что есть, так как она – самое древнее и самое юное во Вселенной, это духовное возвращение к единению с Природой, которое позволяет саудаде, мгновенно полагает конец расколу, вызванному в нем мышлением, когда оно отделяло субъективный мир от объективного, «я» от остального творения, превосходит или аннулирует время и смерть в потенции, сопровождающей все «человеческие действия»[188].

Так как саудаде является, как мы видели, мечтательной тоской на материнском лоне и возвращением к первоначальному единству с Природой, смерть перестает иметь значение и вызывать страх или ужас, ибо тот, кто путем единства в саудаде превращает в свет то, что существует внутри него и в каждый момент обновляется в нем самом и других существах, не боится смерти[189] [190].

Согласно воззрениям Рофа Карбальо, галисийское саудаде подразумевает особое отношение с глубокой реальностью Матери Земли, которая, воспринимаемая как нечто соответствующее самому существованию галисийского народа, ведет к тому, что он, как и португальский народ и в отличие от других народов, сталкивается с миром не для того, чтобы в нем господствовать, но наоборот, сохраняет в своей душе тоску по единению с Природой, чтобы образовать с ней единство, которое, разбиваясь или расщепляясь, вызывает, словно смерть души, моррину.

Эта высокая оценка Матери Земли или Великой Матери, воспринимаемой как прародительница и источник жизни, последнее прибежище, или гробница или последний приют в неуловимом беге, который представляет собой человеческая жизнь, если и не делает из нее предмет культа, не отрицает возможности привести, в бессознательной форме и под видом ортодоксии, к настоящему пантеизму[191].

На самом деле, связь галисийца с Матерью Природой – как с глубоким дном португальского францисканства – может принимать подчас сияющий смысл, бессознательно ведя к вере в то, что она представляет собой последнюю трансцендентальную причину человеческого существа, ибо в ней заключается, в пантеистическом обожествлении Природы, человеческая необходимость в абсолюте и «последней фундаментальности».

Роф Карбальо, однако, не ограничивается констатацией риска того, что эта специфическая галисийско-португальская форма «аффективной привязанности к Матери Земле может привести к аффективной связи с обожествленной Природой»[192].

С одной стороны, он видит, что Природа, как человек, живущий на ее лоне, подвержена смерти и гибели, и в этой мере есть неиссякаемая солидарность между судьбами ее и человека[193], в то время как с другой стороны, в лузо-бразильском мышлении есть такие его представители, как Сампайу Бруну[194], Тейшейра де Пашкукайш[195], Фариаш Бриту[196] или Алвару Рибейру[197], которые считают, что главная миссия, выпавшая на долю современного человека – это его вклад в искупление материального начала и возвышение его до света духа, который является земным и телесным[198].

Доминго Гарсия Сабелл