Философия субъективности

Но ведь и раньше, в прошлые века и эпохи не все люди любили. То есть, здесь нет общих решений, можно жить любя, а можно иначе. Каждый поставлен перед выбором. Лично я его совершил давно. Для меня любовь и личная жизнь – едины, даже с рациональной точки зрения. Любовь – это умение и желание жить вместе с другим человеком. Поэтому, все, что любовь разрушает, нужно осмыслить и преодолевать. Для меня очевидно (правда, сознаюсь, к такой очевидности я пришел не сразу), что и чувственность, и брак, и получение от любимой (любимого) наслаждения – не противопоказаны любви. В действительности же, писал Зиммель, противопоказана любви лишь «изолированная чувственность (как, например, в сексе. – В.Р.), полагающая чувственное наслаждение самоцелью» [403].

Но я уверен, что все-таки целое в любви не половое влечение, телесное наслаждение общение или семья, а личность (субъектом любви является личность), поэтому все перечисленное в любви преображается и устанавливается по-новому.

«Высшее, – писал С. Льюис, – не стоит без низшего. Растению нужны и корни и солнечный свет”. Вожделение, пишет он, “может входить во влюбленность, может и не входить… Влюбленность вступает в человека, словно завоеватель, и переделывает по-своему все взятые земли. До земли полового влечения она доходит не сразу; и переделывает ее… Вожделение без влюбленности стремится к соитию, влюбленность – к самому человеку» [404].

Лично мне эта позиция весьма симпатична, симпатична мне и терпимость Льюиса и даже его юмор при обсуждении проблем любви.

«Я не считаю, – пишет Льюис, – что без влюбленности соитие нечисто, низко, постыдно. Почти всех наших предков женили родители, и они зачинали детей, повинуясь только животному желанию. И ничего низкого тут не было, а были послушание, честность, страх Божий. При самой же сильной, самой высокой влюбленности, соитие может означать жестокость, ложь, измену мужу или другу, нарушение гостеприимства, горе для детей… Поистине, Господь когда связал такое страшное, такое высокое чувство, как влюбленность, с чисто телесным желанием, неизбежно и бестактно проявляющим свою зависимость от еды, погоды, пищеварения. Влюбившись, мы летаем; вожделение напоминает нам, что мы – воздушные шары на привязи. Снова и снова убеждаемся мы, что человек двусоставен, что он сродни и ангелу и коту. Плохо, если мы не примем этой шутки. Поверьте, Бог пошутил не только для того, чтобы придержать нас, но и для того, чтобы дать нам ни с чем не сравнимую радость»[405]

Непонятно в концепции Льюиса лишь одно: как связаны влюбленность и вожделение, наш ангел-хранитель и наш кот, гуляющий сам по себе? Или наш ангел держит нашего кота на коротком поводке или, наоборот, бежит вслед за своим любимым котом? Если серьезно, то уверен, чтобы оставаться человеком, стоит придерживаться партнера с крыльями.

Современный читатель, симпатизирующий постмодернистам или феминистам и всем, кто ниспровергает не только любовь, но и многие другие фундаментальные чувства и формы жизни человека, может возразить автору, доказывая, что от любви вполне можно отказаться ради наслаждения, выгоды, свободы, прав личности, смелых экспериментов над собой. Но вот вопрос, что тогда останется от человека и той же личности? Вспомним, какой путь прошли культура и человек, чтобы сохранить, усилить и одухотворить влечение людей друг к другу.

Вначале любовь полностью подчинялась родовым требованиям, а предмет влечения (она или он) понимались и воспринимались только как объекты. Потом в античности Платон и другие греческие мыслители конституировали любовь как путь личности и духовную работу, но при этом противопоставили любовь семье, браку, гигиене пола, наслаждению. Любовь была высвобождена из-под гнета рода, субъективизирована, но заплаченная цена оказалась слишком высокой – глубокий раздрай (раскол) личности. В средние века и в новое время шли напряженные поиски по преодолению этого раскола. Что, в конце концов, позволило к началу XIX века понять, что в подлинной любовь должны сходиться как устремления личности, стремящейся реализовать себя с помощью другого (что предполагает общение и заботу о другом), так и разнообразные желания и потребности человека, имеющего пол, стремящегося создать семью, иметь детей, получить в любви удовольствие и прочее.

Удалось создать культурные практики, в рамках которых новоевропейская личность могла реализовать себя в любви, не нанося вреда другим формам своей жизни, но, напротив, воплощая их. Приобщаясь к подлинной любви, человек рождался вторым рождением, отчасти преодолевал свой эгоизм, учился общению, создавал первое, самое маленькое общество. И при этом он оставался личностью. Другими словами, именно любовь является той исходной формой социальности, которая соразмерна личности, позволяя ей реализовать себя как социальное и культурное существо.