Философия возможных миров

Итак, катастрофа срывает со своих мест, выкорчевывает некоторые устойчивые, а равно и отстойные формы жизни, вбрасывая их в горячий темперированный поток. Революция учреждает новое бытие, но не ее обновляющая роль составляет в данном случае предмет нашего внимания, речь идет об инвентаризации автономных историй, полян времени, порой именно сама катастрофа и осуществляет такую инвентаризацию. Что-то отбрасывается бесповоротно и не вызывает никакой жалости: засохшие объективации, тупики гиперспециализации, беспросветные зацикленности – они же заезженные пластинки повторений. Кое-чего очень жаль, например, тех развилок, после которых революция уже устремляется к выгоранию исходных и расходных материалов. Но инвентаризация фиксирует не только это. Формы, лишившиеся привычных вхождений, радикализированные самой историей, способны стать семенами новых хронопоэзисов. Необязательно сразу, когда они заступают на короткую вахту присутствия, это может случиться и позднее, поскольку сохраняется всхожесть семян, инициированных катастрофой.

И уклонение от катастрофы – это стратегия, которой принадлежит здесь очень важная роль. Причем уклонение уклонению рознь, история отнюдь не сводится к противостоянию буревестников и пингвинов. Есть ведь и гордый Архимед с его предсмертными словами «Не трожь мои чертежи!».

Ничто так не делает чести человечеству, как подобные героические уклонения, попытки отстаивать автономию духа перед лицом любой катастрофы, но сюда же относится и виртуозное умение ее не заметить, учредив провинцию Игры Стеклянных Бус в самом центре бури.

* * *

Катастрофа, с одной стороны, меняет спектральный состав бытия (совокупность проживаемых историй), а с другой – впервые визуализирует его, как разрушенная взрывом стена дома «приоткрывает» квартиры, комнаты, коридоры с их обитателями. Некоторые при этом погибают, иные в ужасе разбегаются, а кто-то пожимает плечами и продолжает жить, как бы не заметив катастрофу. Есть и такие, кто словно пробуждается от спячки. И пробуждается не столько от оглушающего взрыва, сколько от внезапно открывшегося простора.

Предположим, что каждый хронопоэзис обогащается соотношениями (считыванием и захватом различных ритмоводителей) и последующими соотношениями соотнесенного – таким образом пристраивается или осваивается ресурс возрастающего времени. Но в еще большей мере хронопоэзис «обрастает» объективациями, так сказать, полезными и бесполезными ископаемыми времени, которые именно катастрофа развоплощает, аннигилирует, погружает в ничто. Тем самым катастрофа производит драгоценный сверхдефицитный продукт, великую пустоту, знаменитую шуньяту. Еще раз отметим: неотеническая роль революций, а значит и катастроф, состоит в том, что безусловное преимущество получают формы бытия, причастные к универсальности, в отличие от благополучных гиперспециализаций вроде изготовления обуви для домашних собак. Однако, когда катастрофа постигает хронопоэзис, уже включающий в себя культуру, историю, саму экзистенцию, происходит и нечто другое, помимо вечного возвращения.

Наступающая взаимная открытость историй позволяет получить конкурентные преимущества какой-нибудь особенно яркой и необычной из них, чаще всего как бы перпендикулярной основному вектору событийности. Ее катастрофичность, рожденность в катастрофе, безусловно, обрекает ее на краткосрочность, но медиасреда, с некоторых пор устилающая социально-исторический континуум в разрезе повседневности, сохраняет, хотя бы и конспективно, событийную «чтойность», если воспользоваться термином Аристотеля, свидетельства о том, что это было и даже отчасти как это было. Тем самым осуществляется депонирование семян, сохраняющих всхожесть, и даже если выдохшееся зло станет неотличимым от скисшего добра, такие феномены, как американский джаз, русский Серебряный век и даже отдельные случайные блестки вроде асса-культуры, обретают шанс перепроживания, новой инаугурации.

Что может означать это в онтологическом ключе, хотя бы в самом спекулятивном разрезе? Позволителен такой ответ: когда начнется новый ледниковый период, когда метеоритный поток ворвется в Солнечную систему… Когда Солнце погаснет, когда темная материя начнет одерживать верх над обычной «светлой» материей, и начнется свертывание пространства, и катастрофа окажется бездонной, вот тут и можно будет сказать, что, падая вместе с Алисой, мы сможем зацепиться за полочку и нырнуть в приоткрыту дверцу – а там обустроенный мирок, пригодный для человеческого обитания, а то и, глядишь, целая анфилада миров, разведанная не заметившими катастрофу…