Философия возможных миров

Их статус крайне противоречив, поскольку они являются и источником сильнейших помех в деле производства человеческого в человеке, и одновременно гарантом того, что полная комплектация души не исчезнет. Тут прослеживается высшая амплитуда свободы, знаменующая срыв всех резонов и прерыв вычислимости как таковой. С одной стороны, святость как сверхдетерминация не подчинена ходу вещей, но, с другой стороны, и сингулярная точка неодолимо соблазняющей женственности, до сих пор не имеющая устоявшегося имени, рутинному ходу вещей не подчиняется. Для лучшего ее понимания уместно обратиться к последующей русской литературе, продолжающей в этом отношении традицию Достоевского. Сходные, узнаваемые образы мелькают у Бунина, у Шолохова (Аксинья в «Тихом Доне»)… Но, пожалуй, максимальное узнавание происходит в двух случаях: это булгаковская Маргарита, отправляющаяся на свой знаменитый бал, на вселенский шабаш, и вообще обладающая свободным доступом в инфернальное измерение. Эту оргию неотразимой Маргариты можно описать как полеты на эроплане, как бытие в мерцающем режиме игры Эроса и Логоса, где на кону – высшая ставка вместимости человеческого существа для сверхчеловеческого выбора. Ведь одновременно Маргарита остается с Мастером, она для него важнейший персональный адресат всех его творческих озарений.

И еще одна литературная героиня достойна упоминания в данном контексте. Это, как ни странно, сура по имени Кая из лучшего романа Пелевина «S.N.U.F.F.». Поскольку она сура, она, собственно, не человек, но она сверхженщина и, стало быть, сверхчеловек, причем высший ранг сверхъестественности придает ей то, что оба регулятора одновременно выставлены на максимум: максимум духовности сочетается с максимальным сучеством. Тут уж точно Грушенька является ближайшей предшественницей (а прообразом для Достоевского – Аполлинария Суслова), и если Федор Михайлович колебался в выборе термина – «чертовка», «бесенок», – а соответствующее рабочее состояние навскидку можно было назвать экзальтированностью, скандальностью, то Пелевин отказался от тщетных попыток облагородить суть дела и остановился на слове «сучество», что делает честь его филологическому слуху, ведь не выбрал же он, например, «стервозность»…

И еще раз подчеркнем: ненасытимая сингулярность этой простой данности сверхчеловеческого связана, разумеет ся, не с распущенностью самой по себе, а именно с нераздельностью безусловной духовности и самого настоящего сучества, что позволяет и страстно любить юных, чистых мальчиков, и губить их безжалостно, вовсе не заботясь при этом о собственном сохранении. Пожалуй, даже в гегелевских описаниях господина и в портрете ницшеанского сверхчеловека мы не встретим столь парадоксального и столь катастрофического сочетания.

Понятно, что и Грушенька, и Маргарита, и Кая – идеальные типы, действительность допускает, выносит их лишь с той или иной степенью разбавленности. Тем не менее высокая концентрация двух начал, близость к точке сингулярности характеризуют русский стиль женственности в значительно большей степени, чем пресловутый навык останавливать коня на скаку и вбегать в горящую избу (что тоже случается). Тут ведь речь идет не о реактивности, не об ответе на внешний вызов, а именно о спонтанном, то есть активном резонансе двух регуляторов. Это режим провокаций, в условиях которого разворачивается едва ли не высшее из возможных проявлений свободы. Нескольких блестящих посланниц русской эротической сингулярности знает и Европа, и даже, по иронии судьбы, сам Ницше встретил в своей жизни такую женщину (Лу Андреас-Саломе), ему, кажется, ее одной и хватило. Ей – нет… Сколько же их пронеслось во внутреннем пространстве – не сосчитать, и это мощное, глубинное, идущее воистину из глубочайших расщелин Вселенной риск-излучение внесло огромный вклад в развитие русской культуры, да и в сам экзистенциальный проект человеческого в человеке, пониманием которого мы в значительной мере обязаны Достоевскому.

Очень важно эту русскую эротическую сингулярность, где регуляторы духовности и сучества в равной мере выставлены на максимум, не спутать с чем-то другим, зачастую близким, похожим, очень похожим – но и противоположным в силу своей фазовой близости. Есть ведь и вьющиеся вокруг стервы и хищницы, реагирующие на две вещи: на эротический заряд денег и на свежую кровь. Они нас сейчас особо не интересуют. Есть еще и «инфернальницы», Орландины, но это опять же отдельная тема.