Философия зла и философия преступности

«Долгий путь научного осмысления проблемы преступности, — отмечал И. И. Карпец, — обязывает констатировать, что преступность есть явление, присущее любой социально-экономической и политической системе, и в каждой из них, помимо общих для преступности “вечных” причин, есть свои, проистекающие из конкретно-исторических, экономических, политических, социальных и иных (в том числе индивидуальных для человека) условий жизни общества и его противоречий причины»[153]. В свою очередь, А. Б. Сахаров в начале 1990-х годов заметил: «Исходя из сущностного содержания преступности, следует определить ее как особый вид социально отклоняющегося поведения людей, заключающегося в противопоставлении и предпочтении индивидуально-личностных интересов и потребностей требованиям общественного существования, интересам общества, отдельных социальных групп или конкретных лиц, нарушающего нормальное функционирование данной социальной системы и отрицательно характеризующего состояние общественного организма»[154].

Очевидно, что в своих формулировках авторы заостряют внимание на двух разных сторонах единого сложного явления. И если в определении, предложенном И. И. Карпецом, упор сделан на условиях жизни общества, то в определении А. Б. Сахарова во главу угла ставится человек, этот неизменный «движитель истории». За исходную точку здесь принимается основной закон, управляющий явлением преступности: преступления нет без общественного субъекта, без людей, организованных в общество.

Разумеется, отрицать социальную природу преступности никак нельзя, ведь человек — биосоциальное существо. Социальный характер преступности определяется тем, что она, по наблюдению ученых, выступает результатом противоречий, конфликтов, возникающих между людьми в процессе производственных отношений, включая распределительные. Вместе с тем это только одна сторона общественной жизни, связанная с экономикой, материальным обеспечением человека. Однако существует ряд преступлений, совершаемых, скорее, по иным причинам, связанным в первую очередь с личностными особенностями психики отдельного человека, с его патологией, которая встречается у правонарушителей, особенно в несовершеннолетнем возрасте.

Кстати, если оглянуться назад, на историю отечественной криминологии, то со второй четверти XX в. можно заметить устойчивую тенденцию: многие авторы отрицают необходимость масштабного изучения личности преступника и наклеивают на подобные исследования ярлык «ломброзианства». Так, А. А. Герцензон, один из ярых противников индивидуального изучения преступников, утверждал, что «всякое привнесение биологического аспекта в объяснение причин преступности как явления социального с неизбежностью приводит — и не может не приводить — к антинаучным и в конечном счете крайне реакционным политическим выводам»[155]. В унисон ему звучат высказывания И. И. Карпеца: «Биологизация преступности, в каких бы дозах она ни привносилась, искажает ее действительную природу, ее социальную сущность и поэтому противоречит марксистско-ленинскому учению. Никакие сочетания биологических элементов с социальными в объяснении причин преступности, в каких бы вариантах они не предлагались, неприемлемы для советской правовой науки»[156]. Апофеозом названной тенденции можно считать заявление И. И. Карпеца о том, что причины преступности могут быть «либо социальные, либо биологические — третьего не дано»[157]. Ему же принадлежит следующее смелое утверждение: «Мирного сосуществования социального и биологического в вопросах о природе преступности быть не может»[158].

Однако тенденция к отрицанию влияния биологического фактора на преступность впоследствии встретила острую критику. Академик Б. Л. Астауров, говоря о социальных и биологических дисциплинах, заметил: «Они простираются в область педагогики, в область юриспруденции, в область психологии, но разрабатывать их надо, стоя не на позициях “или — или”, а на позициях “и — и”»[159]. В свою очередь, И. С. Ной, посвятив возникновению «вульгаризаторских тенденций» в отечественной криминологии целую главу своей монографии, вопрошал: «Как могли криминологи исключить из объектов криминологического изучения преступника как человека и при этом не понять, что “бесчеловечной” криминологии быть не может, так же как не мыслима “бездетная” педагогика?»[160]. «Понять человека и его поведение, в том числе преступное, — констатируют Ю. М. Антонян и В. Е. Эминов, — невозможно без углубленного изучения его социально-демографических, психологических и нравственных характеристик. Необходимо также знание мотивов и механизмов поведения индивида, той среды, в которую он включен, ее социально-психологических особенностей. Во многих случаях требуется и максимальный учет факторов из области психиатрии»[161].