Читаем Философская лирика. Собака из лужи лакает небо полностью

Под тяжестью познаний горбясь,

Находим глупые ответы.

И раз нет мудрости без скорби,

То нафига нам мудрость эта?


Пусть на душе скребутся кошки,

И с мудростью у нас не очень,

Нам Соломон не свет в окошке

С премудростью ближневосточной.


Екклесиаст о подарках

Подарки портят сердце! Много —

Волнение… За что дают?

А мало — гнать таких с порога,

С неподающим надо строго…

А люди — просто ни в тую,


Какой порыв на них накатит?

Что если ультрафиолет…

И лет на восемь? В результате:

Подарков на всю жизнь не хватит,

Кардиограмма — хуже нет,


Таблеток груда на подносе,

Левосторонние шумы

И санитары с миной постной…

Когда же сердце на износе —

Беги подарков, как чумы.


Конец всегда начала лучше,

Ведь человек кузнец и жнец…

А вот меня сомненья мучат.

Добавлю я на всякий случай —

Это смотря какой конец!


Коваль, судьбы своей дневальный

В орало меч перековал,

Да сам попал на наковальню…

Когда б он знал итог финальный,

Ковать бы век не начинал.


Подарки портят сердце! Много —

Волнение… За что дают?

А мало — гнать таких с порога,

С неподающим надо строго…

А люди — просто ни в тую…


Екклесиаст о смехе и печали

Ходить в дом плача об умершем

Куда главней, считал мудрец,

Чем пировать — ведь разомлевших

От пьянства и совсем не евших

Ждёт одинаковый конец.


С подобным кто ж не согласится….

И как поведал царь царей:

От смеха злы людские лица,

Но если горе приключится,

То скорбь их делает добрей.


Печаль в своей одежде мрачной

Не отправляется на бал,

Где высший свет в мазурке скачет.

И сердце мудрых в доме плача,

А сердце глупых там, где гвалт.


Уж лучше слушать обличенья

От мудрого, чем в песнь глупца

Вникать с особенным почтеньем

И ждать какого-то значенья

От ламца-дрица-гопцаца.


Смех глупых — что в костре терновник,

Треск хвороста из-под котла,

В котором плавает половник…

И слышать нам уже не внове,

Что это тоже суета.


А притесняющий кого-то

Иной влиятельный мудрец,

Каких бы ни достиг высот он,

С ним ясно всё до подноготной —

Глупец и в Африке глупец.


Баллада о "Лучше всех"

Себя с рождения всех лучше

Вдруг ощутить — спасибо, мать,

За данную нам свыше сущность —

Сомнением себя не мучив,

Свой путь особый осознать.


Ни комплексов тебе, ни стрессов,

Ведь ты назначен быть таким

Самим всевышним — повсеместно

Твои блюдёт он интересы

И набивает сундуки,


Сказав: «Всех прочих ты не очень,

Сын, сторонись, Моих — держись!»

И силой высших полномочий,

Авторитетов и пророчеств

За них мы держимся всю жизнь.


Жить с тайной миссией особой

Во все отпущенные дни,

Едва лишь выйдя из утробы —

Как это сделать, нам подробно

Изложит равви-духовник.


Его поймёшь ты, может статься,

Не так, как он хотел вменить

Нам всем… а ты уже зазнался —

Ты гений, а кругом мерзавцы

Тебя желают отравить.


Охолонись, они же стадо,

А ты для них что поводырь,

Всё делающий так, как надо,

Твердя заблудшим до упада —

«Не убивай, не лги, не тырь!»


Перекроить весь мир под кальку,

Как заповедовал пророк,

Ты призван — где немного тальку

Подсыпать, где убрать фекальку

Тебе вручили мастерок


И циркуль, чтобы перемерить

Точнейшей мерой из всех мер,

Где у туземцев зад, где перед,

И жить по совести, по вере —

Ты лучше всех, миссионер!


А если, эка незадача,

Какой-нибудь Авимелех

Про стадо думает иначе

И что-то выпишет на сдачу,

Ты и получишь больше всех.

(Из книги «Лучше всех или завоевание Палестины»)


Без харакири нельзя

Мир совершенен в своих катаклизмах

(Тем, кто одет и обут)…

Жить можно было при социализме.

Социализму капут.


Жить по понятиям принято в стае

Даже для тех, кто клыкаст.

Честь — это главное для самурая.

Нет самураев у нас.


Некому сделать себе харакири,

Чтобы отчизну спасти.

В мире с одною заботой, что стырить,

Честь у воров не в чести.


Рыцарем ордена был наш царь Павел.

Тот же печальный итог -

Сыном задушен был в собственной спальне,

Орден царю не помог.


Ложи людей не спасут и мундиры,

Суд Страшный не избежать…

(Что не мешает служителям клира

Алчить, блудить и стяжать).


Даже угодник всего лишь приспешник

Карты убогим кропить.

Что же тогда остаётся нам грешным? -

Жребий свой не торопить.


Даже с ножом у артерии сонной,

С грязи поднявшись в князья,

Можно прожить без братков и масонов -

Без харакири нельзя.

Смысл жизни и суть бытия

Смысл бытия

Для чего мы живём — для того, чтоб нас после спасали

И хранителей сонм неизменно над нами кружил?

Мы ж ответа не зная, в спасение веря едва ли,

Вновь и вновь повторяем безумства свои виражи.


Оправданья себе мы не ждём, но свободою воли

Выкупаем мы право надеяться, верить, любить,

И на землю с высот опадая осенней листвою,

Принимаем безропотно «не укради, не убий!».


Возлюби как себя самого — достоверней не скажешь,

Но единых рецепторов с нами у ближнего нет.

Только силой любви ощущая, что чувствует каждый,

Постигаем мы то, что поведал нам Новый завет.


Исповедуй любовь воплощеньем Божественной сути,

Что гнездится в душе, а не в нравоученьях святош,

На любом рубеже и тропе, большаке, перепутье

С ней ты счастье земное и смысл бытия обретёшь.


Тяга к правоте

Религия, прозрение, духовность…

А дальше что продолжит этот ряд?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература