Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

В условиях всеобщего опьянения «наукой и демократией» подавляющему большинству реформаторов практически ничего не оставалось говорить о традиционной культуре Китая, от которой им было мало пользы. О собственной китайской философии не забыли, но внимания на нее обращали совсем немного. Попытки возрождения устойчивого интереса к буддистскому учению привлекли к нему только ограниченную по численности секту. Даосизм и моизм продолжали изучать, но скорее как академическое наследие, чем фактические философские движения.

Притом что Ху Ши и еще несколько предводителей китайских интеллектуалов признавали «демократический дух классического конфуцианства», попыток применения его в качестве основы современной демократической философии предпринималось совсем мало. Дискредитация конфуцианства в конечном счете случилась из-за дурных ассоциаций, связанных с ним. Две тысячи лет назад императоры начали использовать его (в искаженном виде) в качестве маскировки своего произвола. На протяжении последнего столетия консерваторы, пытавшиеся заблокировать все изменения, чаще всего выступали под знаменем конфуцианства. После распада Китайской Республики в ходе гражданской войны на несколько частей кое-кто из самых печально известных милитаристов прикинулись особенно рьяными конфуцианцами. Когда японцы между 1931 и 1945 годами оккупировали большую часть Китая, они попытались восстановить культ Конфуция, чтобы придать их режиму больше привлекательности для китайцев. Не всякой философии дано возвыситься в условиях таких катастрофических политических провалов.

Конфуцианство продолжает оказывать глубокое влияние на каждого китайца, нравится ему это или нет, так как оно служило существенным компонентом культуры, в которой он воспитан таким, какой он есть. Со всем этим не поспоришь, как писал Чэнь Моцзе (в транскрипции путунхуа): китайские мыслители в целом «соглашаются с тем, что западной философии принадлежит будущее, в отличие от конфуцианства, которое большинство из них считали философией прошлого».

С 1917 года интеллектуалы Китая находились под глубоким влиянием движения, известного одновременно как «Новая волна» и «Китайское возрождение». Среди тех, кто стоял у его истоков, следует упомянуть самого известного на Западе китайского ученого из питомцев американского философа Джона Дьюи по имени Ху Ши, и, соответственно, его относят к поборникам прагматизма. Все началось со смелого предложения, чтобы китайские книги и статьи писались на разговорном языке.

С незапамятных времен практически все серьезные произведения в Китае писались литературным языком, в некоторой степени отличавшимся от языка разговорного одновременно грамматическим и словарным строем. К тому же сложился обычай в использовании письменного литературного китайского языка в весьма высокопарной манере с такими многочисленными туманными ссылками на классическую литературу, что читать такие произведения могли только ученые мужи, да и то подчас они сталкивались с непреодолимыми трудностями в понимании смысла. Так получалось, что писатели подчас уделяли намного больше внимания написанию произведений в возвышенном стиле, чем ясности выражения своих мыслей. Войну всему этому литературному творчеству объявил Ху Ши и многие примкнувшие к нему единомышленники; они боролись за то, чтобы китайский письменный язык максимально приблизить к языку разговорному, чтобы мысли авторов выражались как можно яснее. Затеянное литературными мятежниками сражение на протяжении некоторого времени бушевало с большой яростью, и они все-таки добились практически всех своих целей. Сегодня в Китае даже те, кто продолжает писать классическим литературным стилем, обычно излагают свои мысли просто и понятно для современного читателя.

Участники данного движения занялись реформой не одной только литературы. Она превратилась в центр, вокруг которого сплачивались в боевые ряды многие из тех, кто боролся за торжество новых идей. О настоящем «возрождении» в том смысле, что подавляющее большинство его проповедников черпали главное вдохновение из нового толкования культурного наследия Китая как такового, речи не шло. Тем не менее такое новое толкование играло важную роль в движении новой волны.

В самом начале оно представляло собой по большому счету ниспровержение авторитетов; один из его главных знаменосцев даже поменял свое имя, и теперь его с китайского языка можно было бы перевести как «Фома, не верующий в святость старины». Оно без промедления направилось в конструктивное русло, а его участники использовали одновременно и поворотные результаты трудов китайских ученых предыдущего поколения, и методы современной науки в оценке литературного наследия прошлого, а также открытия археологических поисков. В результате китайские ученые на протяжении XX века узнали об истинной природе своей истории и традициях больше, чем в любой из предыдущих периодов своих изысканий.