В старину аристократы могли себе позволить практически не принимать в расчет невежественные массы простого народа. Однако эти массы стали не такими уж невежественными. Основатель династии Хань в молодости принадлежал к бедноте, а его жена – позже ставшая правящей императрицей, располагавшей высшей и грозной властью, – работала в поле в поте лица. Зато его младший брат изучил философию у воспитанника самого Сюнь-цзы. Мы уже обращали внимание на то, что еще во времена Конфуция и Мэн-цзы представители простого народа Восточного Китая стали играть такую важную роль в делах некоторых великих семей, что их отцы относились к ним с большой благосклонностью, а также обнаружили смысл в поощрении их политических притязаний.
В относительно диком царстве Цинь ситуация выглядела несколько более варварской. У нас имеются некоторые свидетельства того, что его народу жестокие притеснения со стороны правительства нравились ничуть не больше, чем лошади побои, но, как эта лошадь, они привыкли к притеснениям и особых протестов не заявляли. Одна из величайших ошибок, совершенных Первым Императором династии Цинь, заключалась в том, что он предположил, будто весь китайский народ можно долго удерживать в жестких рамках беспрекословной дисциплины, которой народ его родного царства кротко подчинился.
Прошли считаные годы, и на востоке один простолюдин поднял восстание, и к нему немедленно присоединились люди самого разного происхождения, в том числе многочисленные конфуцианцы и монеты. В качестве одного из своих главных советников он держал при себе прямого потомка Конфуция в восьмом поколении. Предводитель крестьянского мятежа явно видел в конфуцианстве пропагандистскую привлекательность для народных масс. Его и потомка Конфуция все равно через несколько месяцев убили, но их гибель не остановила революцию, распространявшуюся как степной пожар. Циньский имперский порядок рухнул фактически сам собой в результате дворцовых интриг; но после его крушения появилась необходимость в выборе того, кому можно поручить основание династии, способной заменить династию Цинь. Война между двумя наиболее толковыми предводителями мятежников продолжалась несколько лет.
Один из этих предводителей по имени Сян Юй принадлежал как раз к категории потомственных аристократов. Его предкам принадлежали земельные владения, и на протяжении поколений они отличались на военном поприще. В военном деле ему не было равных, и говорят, что Сян Юй брал верх во всех сражениях, поручавшихся его личной заботе. Он всегда выбирал такую подавляющую манеру поведения, что, если верить историческим хроникам, воины противника подсознательно падали на колени только при его приближении, и даже боевые лошади супостатов бежали прочь с ржанием ужаса от одного только его грозного взгляда, направленного на них. Как и подобает человеку такого высокого происхождения, Сян Юй ни в грош не ставил человеческую жизнь как таковую, и ничто его больше не забавляло, как поймать врага, а потом сварить или сжечь его заживо. Овладев чужой территорией, он всегда приказывал своим солдатам истреблять всех проживавших на ней мужчин, женщин и детей.
Сян Юй из всех сражений выходил победителем, поэтому может показаться несколько странным, что он потерпел поражение в войне. Даже он сам не мог понять, почему его войско, которое он вел от победы к победе, постепенно убывало, пока не осталось совсем ничего, а ему не пришлось наложить на себя руки.
Его удачливым соперником, основавшим династию Хань, оказался первый китаец простонародного происхождения, взошедший на китайский престол. Исключительно удобства ради назовем его именем, под которым он вошел в историю. А назвали его Гао-цзу – первый император династии Хань (в русском китаеведении он значится под именем Лю Бан. –
Его необычайное самообладание удивляло всех окружавших его людей. В одном боевом эпизоде, когда его войско сошлось для сражении с врагом, он встретился Сян Юем прямо перед фронтом противостоящих шеренг в надежде на переговоры. Сян Юй достал спрятанный арбалет и выстрелил ему в грудь. Гао-цзу получил тяжелое ранение. Если бы его ратники, наблюдавшие за ними, успели осознать, что произошло, боевой их дух мог просто улетучиться. Не теряя ни мгновения, Гао-цзу схватился за ступню и выкрикнул: «О! Этот злодей выстрелил мне в большой палец ноги!»