Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

Такой представляется общая картина, в которой всегда можно отыскать исключения. Выдающимся исключением считается философ-энциклопедист по имени Ван Чун, живший с 27 по приблизительно 97 год н. э. В отличие от подавляющего большинства ученых своего времени он не просто изучил и запомнил один или несколько классических трактатов, а читал все, что считал интересным для себя. Будучи бедным мальчиком, он не мог купить книги, зато постоянно посещал книжные лавки, где знакомился с тамошним товаром, и говорят, что он мог повторить по памяти все им прочитанное. Получив должность мелкого чиновника, он как очень талантливый молодой человек попытался указывать своим коллегам и начальникам на их недочеты по службе. Очень скоро ему пришлось покинуть государственную службу. Ван Чун написал несколько трактатов, из которых до наших дней дошел пространный труд под названием «Лунь-хэн», или «Критические рассуждения».

Эти рассуждения на самом деле оказались нелицеприятными. С учетом условий, в которых они творились, можно не сомневаться в том, что в данном трактате, как ни в каком другом литературном труде за всю историю человечества, в полной мере проявился независимый дух автора. Ван Чун обрушивает свое негодование на весь уклад классического просвещения, называя его чересчур зауженным. В сочинении на заданную тему, считает он, ученик должен не просто дать свое толкование классических произведений или повторить то, что делалось до него, а выразить собственные воззрения на мир ясным и доходчивым языком. Притом что он считает историю важным предметом обучения, Ван Чун придает современным временам такое же большое значение для учеников, как и древности, а также объявляет большую часть того, что принято считать историей, откровенным вымыслом.

Невзирая на то что Ван Чун искренне причисляет себя к конфуцианцам, он не боится критиковать даже самого Конфуция, обвиняя его в туманном изложении своих мыслей, шаткости в отстаивании своего мнения, противоречии себе самому и даже в предосудительном поведении. Большая беда, говорит он, проистекает из того факта, что питомцы Конфуция недостаточно задавали ему вопросов или высказывали критических замечаний. Все студенты должны спорить со своими учителями, настаивает он, и ничего не принимать на веру без убедительного доказательства.

Ван Чун подвергает подробному анализу тысячи суеверий, в которых не сомневались даже ученые мужи. Существовало поверье, и оно сохраняется до сих пор среди необразованных местных жителей, что высокую приливную волну на реке Цяньтанцзян вызывает дух казненного сановника, тело которого сбросили в нее в У веке до н. э. Ван Чун высмеивает это поверье и правильно объясняет возникновение такой волны входом приливных вод в сжатый канал; он к тому же обращает внимание на то, что приливы совпадают с фазами луны.

По большому счету Ван Чун принадлежал к практичным механистам, то есть к детерминистам. Небеса и Земля создали человека не преднамеренно, а совершенно случайно. Небеса не обладают никакой стихией разума или воли, поэтому не способны поощрять за благие или наказывать за дурные поступки. Природные явления остаются просто стихийными явлениями, а не служат некими предупреждениями со стороны Небес. Ни предсказания будущего, ни пилюли для продления жизни ничего не дают. Люди умирают, когда так складываются обстоятельства, и наступление смерти означает для них просто конец существования; никаких призраков не существует.

Все это звучит на удивление современным умозаключением. Однако поскольку Ван Чун оставался обычным смертным человеком, он смог не полностью избежать верований своего века. Хотя он опроверг многие суеверия, этот мыслитель формально подтверждал возникновение в свое время разнообразных чудес, освященных традицией. Его критические замечания подчас выглядят такими же педантичными и малообоснованными, как те суждения, которые он подвергал критике. К тому же он часто допускал непоследовательность в своих утверждениях. Кроме того, как совершенно справедливо заметил историк китайской философии Фэн Юлань, Ван Чун до такой степени увлекся истребляющей критикой и предлагает так мало собственно конструктивного, что на самом деле его творческое наследие не представляет той ценности, на которую рассчитывают многие современные ученые.