Но значит ли это, что само слово «воспроизводить» не имеет значения, поскольку оно его утрачивает, кажется, при разъяснении?
164. В случае (162) значение слова «воспроизводить» было очевидно. Но мы сказали себе, что это особый случай воспроизведения; воспроизведение в весьма необычном облачении, которое следует снять, чтобы выявить суть воспроизведения. И мы сняли это необычное облачение; но исчезло и само воспроизведение. – Чтобы отыскать реальный артишок, мы ободрали всю листву. Да, конечно, (162) – особый случай воспроизведения; суть воспроизведения не скрывается, однако, под внешними проявлениями этого случая, а само это «внешнее» есть один вариант целого семейства случаев воспроизведения. И тем же образом мы употребляем слово «читать» для семейства случаев. И в различных обстоятельствах применяем различные критерии того, что кто-то читает.
165. Но конечно – мы бы сказали, – чтение является совершенно особым процессом. Прочти страницу печатного текста, и ты поймешь, что происходит нечто особенное, нечто весьма характерное. – Итак, что же происходит, когда я читаю страницу? Я вижу напечатанные слова и произношу эти слова вслух. Но, безусловно, это не все, поскольку я могу видеть напечатанные слова, произносить их вслух и при этом не читать. Даже если слова, которые я произношу, именно те, которые, исходя из имеющегося алфавита, должны, как предполагается,
считывать из данного печатного текста. – А если ты говоришь, что чтение – особый опыт, тогда становится не слишком важно, читаете ли вы в соответствии с некоторым общепризнанным алфавитным правилом или нет. – И в чем состоит характерное для опыта чтения? – Здесь я хотел бы сказать: «Слова, которые я произношу, приходят ко мне особым образом». То есть не так, как если бы я, например, их составлял. – Они приходят сами собой. – Но даже этого недостаточно; ведь звуки слов могут открыться мне, пока я смотрю на напечатанные слова, но это не означает, что я их прочитал. – Кроме того, я мог бы сказать здесь, что никакие звуки не открываются мне, как если бы, скажем, что-то напомнило о них. К примеру, я не должен говорить: печатное слово «ничто» всегда напоминает мне произнесенное «ничто» – но произносимые слова будто бы проскальзывают в сознание, когда читаешь. И если так, то при взгляде на немецкое напечатанное слово возникает некий особый процесс, и внутренне слышишь его звучание.166. Я сказал, что, когда мы читаем, произносимые слова приходят «особым образом», но каким именно?[27]
Разве это не фантазия? Рассмотрим отдельные буквы и изучим способ, каким они оглашаются. Назовите букву «A». – Откуда взялся этот звук? – Мы не знаем, что сказать. – Теперь напишем строчную а. – Откуда взялось движение руки при письме? Отлично от возникновения звука в предыдущем эксперименте? – Все, что я знаю: я смотрел на напечатанную букву и написал письменную. – Теперь посмотрим на знак , и позвольте звуку открыться нам; произнесем этот звук. Мне открылся звук «У»; но я не могу сказать, что в способе появления этого звука было сколько-нибудь существенное отличие. Различие заключается в несходстве ситуаций. Я сказал себе заранее, что позволю звуку открыться мне; некоторое напряжение предшествовало появлению звука. И я не произнес «У» автоматически, как происходит, когда я смотрю на букву «У». Далее, этот знак не знаком мне, как знакомы буквы алфавита. Я смотрел на него довольно пристально и с определенным интересом к его форме; глядя на него, я размышлял о перевернутой греческой «сигме». – Предположим, мы употребляем этот знак регулярно в качестве буквы; и поэтому привыкли произносить при его виде особый звук, скажем, «ш». Можно ли сказать что-либо сверх того, что через некоторое время этот звук будет возникать в сознании автоматически при взгляде на знак? То есть: я больше не спрашиваю себя, когда вижу знак: «Что это за буква?» – и, конечно, не говорю себе ни: «Этот знак побуждает меня произнести звук “ш”», ни, все же: «Этот знак так или иначе напоминает мне звук “ш”».(Сравни с этим мысль, будто образы памяти отличаются от прочих умственных образов некоей характерной особенностью.)