Философские основы зарубежных направлений в языкознании

«Язык вообще (la langage) в каждом из своих элементов и в целом есть прежде всего знак идеи (мысли), знак, сопровождающий идею; делать что-либо другое центральной точкой зрения – значит вносить путаницу и разрушать естественные пропорции каждой части»[166].

Эти рассуждения подводят американского языковеда к постановке вопроса о том, как слова стали знаками идей, которые они представляют. В ответе на него, объясняя процесс овладения языком у ребенка, Уитней определяет две особенности знака: его произвольность и условность:

«В очень точном и строгом смысле можно сказать, что каждое сказанное (употребляемое) слово есть произвольный и условный знак (une signe arbitraire et conventionelle): произвольный, потому что любое другое слово может быть применено к данной идее среди массы слов, которые человек использует, и миллионов, которые он мог бы использовать, условный – потому что причиной использования данного слова, а не другого, является то, что его уже использует общество, к которому принадлежит ребенок»[167].

Определив эти две основные особенности знака, Уитней обращается к древней античной контроверзе и подчеркивает, что слово существует на основании thesei, т.е. «по установлению», а не на основе fusei, т.е. не «по природе». Дальше, подчеркивая разницу средств коммуникации у человека и у животных, Уитней объясняет ее тем, что у человека они полностью произвольны и условны, а у животных – инстинктивны. Даже там, где у человека выявляется элемент имитации, т.е. в ономатопее,

«нет между именем и вещью связи по необходимости, а есть лишь связь условности (lien de convenance)»[168],

так как в разных языках ономатопеические слова разнятся по составу звуков.

На очень большом материале, составленном из интересных примеров, Уитней показывает обобщающий характер слова как знака и то, как ребенок овладевает постепенно этим свойством слов, дающих возможность абстрагирования.

Рассмотрение знака языка как средства выражения мысли вводит читателя в проблему соотношения языка и мышления, которой уделяется довольно много места в книгах Уитнея. Американский языковед высказывается в пользу разобщения обоих явлений. Более того, все свое изложение он направляет на опровержение их отождествления, считая, что

«непосредственное отношение языка (langage) и мысли породили ошибку отождествления речи (parole) с мыслью»[169].

Еще в своей первой книге «Язык и его изучение»[170] (1867) Уитней весьма категорически высказался:

«Язык – это не мысль, а мысль – это не язык»

и попытался доказать это на многочисленных примерах. В «Жизни языка» он продолжает отстаивать эти положения, развивая их дальше:

«Язык – это не возможность, не способность и не непосредственное упражнение мысли; это непосредственный продукт этой мысли, это инструмент»[171].

Мысль же, сознание рассматриваются им как производное от опыта человека, трактуемое как

«те высокие способности, которые влияют на все прочие более, чем что-либо другое, и именно эту совокупность высоких способностей неопределенно называют разумом»[172],

тогда как язык получает характеристику «наиболее явной манифестации этих способностей».

Пытаясь наилучшим образом осветить взаимоотношения языка и мышления, Уитней рассматривает язык как форму (moule), как своеобразную изложницу, в которую отливается мысль для своего выражения. По его мнению, наличие этой формы у каждого человека никоим образом не является продуктом внутренних и спонтанных сил, а представляет собой нечто, накладываемое извне на сознание индивида и являющееся результатом внешних влияний, при помощи которых индивид овладевает словарем: