Философские основы зарубежных направлений в языкознании

«Умственная деятельность индивида формируется, так сказать, в той форме, которую заготовило для него общество, к которому он принадлежит, он усваивает классификации, абстракции и распространенные взгляды этого общества»[173].

Однако Уитней особо оговаривает и обратное воздействие языка на абстрагирующую деятельность сознания, иллюстрируя это положение на примере десятиричной системы исчисления, возникшей на базе счета на десяти пальцах и составившей основы всей математики:

«Идея, подсказанная при своем возникновении обобщающим и общим опытом, с помощью языка (langage) преобразуется в закон, который в дальнейшем главенствует и определяет человеческую мысль»[174].

К тому же Уитней считает, что все в языке, не только слова, но и добавочный аппарат флексий и других средств служит для целей выражения мысли, а следовательно:

«каждый язык имеет свою особую рамку установленных различителей, свои формулы и свои формы, в которые отливаются идеи человека»[175].

В этих словах, несомненно, чувствуется воздействие гумбольдтианских идей.

Уитней высоко оценил вклад Гумбольдта в развитие общефилософского подхода к явлениям языка, отметив, что в трудах последнего были расширены границы взглядов на язык и обобщены принципы, что дало возможность превратить историю «одной из областей человеческой речи (human speech) в систематическое и философское рассмотрение явлений языка вообще (universal language) и их причин»[176]. Уитней следует за Гумбольдтом, когда пишет, что

«язык может быть определен как „внутренняя форма“, которая как изложница (форма) прилагается к телу в процессе его роста и моделирует его»[177].

Уитней подчеркивает активную сторону взаимодействия языка и мысли в процессе обогащающегося опыта человека, говоря, что эта форма, в свою очередь, свободна и даже эластична, так как сознание постоянно изменяет ее и совершенствует группировки, данные в наличных словах, с тем, чтобы дать возможность человеку овладеть такими знаниями и взглядами, которые не были даны заранее. Американский языковед особо настаивает на том, что если вначале при овладении языком роль человека (ребенка) почти полностью пассивна, то в дальнейшем она становится деятельной и созидательной.

Одна из сторон существования, т.е. жизни языка, трактуется Уитнеем как овладение человеком артикулируемыми знаками для выражения того, что формулируется в его представлениях, возникающих в сознании на основе общего опыта. Однако Уитней пишет, что, хотя несомненно наличие консервативных сил, которые сохраняют общую идентичность языка, если бы в жизни языка была только эта сторона, то язык оставался бы вечным и неизменным. Но в то же время, подчеркивает автор «Жизни языка», другой стороной существования языка является наличие изменяющих сил, поскольку каждый живой язык находится в процессе постоянного формирования и развития, и именно это создало впечатление, что язык представляет собой живой организм.

Причину изменений в языке, как в области формы, так и в области смысла, Уитней видит в том, что

«артикулируемый знак условен и связан с понятием лишь умственной ассоциацией. Если бы эта связь, – добавляет он, – была естественной, внутренней и необходимой, то каждое изменение в понятии вызывало бы аналогичное изменение в знаке»[178].

Единственной тенденцией, которая наблюдается в этих изменениях, Уитней считает тенденцию к экономии средств, проявляющуюся двояко – в разрушении и в созидании, а также и к удобству произношения.

Далее, Уитней на большом фактическом материале показывает, что оба типа изменений – внутренний и внешний – основываются на случайной и произвольной (accidentelle et arbitraire) связи между смыслом (значением) и формой. История слов, по Уитнею, это история трансмутаций смысла и изменений формы, идущих независимо одно от другого, хотя иногда и параллельных друг другу. Уитней противопоставляет употребление слов и причины называния предметов, которые обычно остаются скрытыми в глубине веков. Новые слова, по его мнению, создаются в том случае, если возникает потребность в них, и этот