Философские основы зарубежных направлений в языкознании

«Если… лингвистическая теория заканчивается построением нескольких возможных процедур, каждая из которых может обеспечить непротиворечивое и исчерпывающее описание любого данного текста и поэтому любого языка, то тогда среди этих процедур должна быть выбрана процедура, дающая наипростейшее описание. Если несколько методов представляют в равной степени простые описания, должен быть выбран тот метод, который приводит к конечным результатам путем наипростейшей процедуры»[381].

Более четких определений того, что следует понимать под простотой описания, в работах Л. Ельмслева и X. Ульдалля не дается, однако главным показателем простоты результатов описания они считают возможно меньшее количество элементарных единиц, к которым сводится описание языковой системы[382].

Один из наиболее последовательных сторонников глоссематики X. Спанг-Хансен в специальной статье, посвященной принципу простоты, был вынужден признать:

«Если очень трудно, как теоретически, так и практически решить, в какой степени описание языковых текстов является непротиворечивым и исчерпывающим, то решение о том, какая из нескольких процедур является простейшей, вызывает специальные проблемы. Такое решение должно предполагать… объективный критерий для определения того, что такое простота»[383].

Вместе с тем автор указывает, что простота описания не может измеряться в рамках самого описания, но должна рассматриваться с точки зрения того общего процесса, частью которого данное описание является, или же с точки зрения той цели, которую данное описание преследует. Э. Фишер-Йоргенсен отмечает, что требование максимальной простоты в глоссематике неосуществимо в принципе, так как увеличение простоты в описании языковой системы неизбежно вызывает увеличение сложности в описании текста[384].

Сам Ульдалль признает, что глоссематическое описание отдельного языка никогда не может быть предельно простым с точки зрения данного языка, так как дескриптивный аппарат глоссематики рассчитан на наиболее высокую степень сложности, которую только можно предположить в языках[385]. Таким образом, есть все основания согласиться с Б. Сиртсемой, которая с явно выраженной иронией делает вывод, что

«принцип простоты по своей сущности не является простым принципом»[386].

Теоретическая и практическая невозможность последовательного применения этого принципа к построению общелингвистической теории, не говоря уже о неопределенности самого его содержания, существенным образом дискредитирует всю глоссематику, в основания которой этот принцип ложится.

Неудачная попытка включения принципа простоты в число трех основных принципов глоссематической теории восходит непосредственно к философии махизма. Простоту научного знания Э. Мах отождествлял с «экономией мышления», которой он отводил решающую роль в процессе познания. Тождественность глоссематического понятия простоты описания понятию «экономии мышления» осознается и зарубежными лингвистами, касающимися этого вопроса. В частности, С. Безелл употребляет термин «экономия» в том самом смысле, в котором Ельмслев и Ульдалль употребляют термин «простота». С. Безелл пишет:

«Если критерий коммутации или неизбыточности связан с принципом экономии инвентаря, то критерий произвольности связан с принципом экономии объяснения. Можно, конечно, согласиться, что последний принцип более важен. Если ограничение инвентаря затрудняет объяснение фактов языка, оно более чем бесполезно»[387].

Так схоластическая методология позитивизма, рассчитанная на подкрепление идеалистических установок, вступает в непримиримое противоречие с объективными потребностями развития науки.

6