Язык и речь, будучи, по справедливому утверждению Соссюра, «двумя разными вещами», не могут, тем не менее, друг без друга ни существовать, ни функционировать. Принятие дескриптивной лингвистикой в качестве общеметодологического императива ориентации на непосредственно наблюдаемое (а в этом своем качестве выступает поведение) обусловливает то, что ее действительным объектом является речь. Непопулярность у дескриптивистов соссюровского противопоставления языка и речи[445]
обусловлена в конечном счете тем, что понятие языка как системы требует качественного скачка в научном мышлении, скачка на уровень теоретического обобщения, теоретического анализа и синтеза. Вывести систему из поведения путем лишь эмпирических констатаций невозможно так же, как невозможно вывести поведение из системы.Как же решается вопрос соотношения языка и речи в американском дескриптивизме? Он решается таким образом, что язык оказывается лишенным реального бытия. Так, З. Харрис отмечает, что
«„parole“ является физическим событием, которое мы
Общеметодологическая уязвимость приведенного решения, его конвенционалистская ориентация и редукционистская направленность очевидны. В самом деле, если мы «принимаем» речь за язык, она еще не становится языком. Кроме того, как только мы приходим к выводу, что речь – это и есть язык, язык оказывается уже не нужен. Более того, из сказанного явствует, что язык – это феномен полностью конвенционалистского плана[447]
, не имеющий аналога в объективной реальности, плод деятельности ученого. Но если язык, как это утверждает З. Харрис, есть определенная теоретическая конструкция, реализующая соответствующую «точку зрения», «замещающая модель», то требование описывать язык, исходя из него самого, с позиций «нуль-гипотезы», фактически означает требование развивать теорию из самой себя. В приведенной установке З. Харриса четко просматривается тенденция к превращению логической системы как средства«Сперва из предмета делают себе понятие предмета, затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие в мерку для самого предмета»[449]
.С философской точки зрения здесь явно просматривается тяготение к кантовскому априоризму. Такая установка приводит к стремлению построить лингвистику как совершенно произвольную систему символов, не имеющую ничего общего с действительностью, к тому, чтобы трактовать язык в качестве субъективной схемы, налагаемой на неупорядоченный сам по себе эмпирический материал. Здесь обнаруживает себя обычный и достаточно почтенный софизм идеалистической философии науки – замена объективной истины идеей порядка, идеей системы, безотносительно к тому, что есть в объективной реальности, к тому, что истинно. Одновременно в таком подходе З. Харриса к проблеме реальности языка и языковых единиц нельзя не видеть и влияния прагматистской гносеологии. Ведь прагматизм полагает, что
«исследование – это контролируемое или непосредственное
Харрис не случайно говорит не о языковых, а о лингвистических единицах, мысля таковые в качестве логических символов, «с которыми можно производить различные операции математической логики»[451]
. Следует, однако, недвусмысленно подчеркнуть, что неданность языка в непосредственном наблюдении, тот факт, что его система временно и относительно принимается за «черный ящик», еще не дает основания к отрицанию объективности ее существования. Диалектический материализм исходит из органического единства внешнего и внутреннего. Язык и речь в своем существовании так же неразрывны и реальны, как система и ее поведение, тем не менее их разграничение (во всяком случае в пределах лингвистики) абсолютно, так как здесь это действительно разные «вещи». К этому выводу фактически приходят те американские языковеды, которые при всех их симпатиях к дескриптивной лингвистике не поддаются гипнозу поведенческого подхода.